Книга о Человеке

— Французский перевод «Умереть в Париже» вышел в Париже в 1953 году. Так? Года через два появился французский перевод «Потомка самурая», вы получили от Французской академии орден дружбы, были выдвинуты Шведской академией на Нобелевскую премию. Правильно? После этого выходили и другие французские переводы ваших книг, и не только во Франции, но и в Бельгии и в Швейцарии, по вашим словам, у вас было много читателей. Когда муж учился во Франции, все ваши книги были уже распроданы, невозможно было купить ни в одном магазине, но, как рассказывал муж, многие читатели, узнав, что он японец, спрашивали его о вас и при этом были уверены, что вас уже нет в живых.

— Это вполне естественно. В Париже я давно покойник.

— В связи с этим вот что сказал муж… Писатель, которому перевалило за девяносто и который пишет великолепные книги, нисколько не устарел, более того, он на протяжение трех лет публикует замечательную трилогию, и если бы об этом стало известно, это произвело бы сенсацию во всем мире, осуществились бы надежды многих людей… Поэтому он подумывает о том, как бы издать вашу трилогию во Франции. Наметил это себе одним из дел на предстоящий год… А признался мне в этом на Новый год.

— Ты что-то сказала… Извини, я не расслышал.

— Перестаньте! Я вам сказала, зная, что это может привести к семейной ссоре!.. Неужели нельзя никак без нее обойтись? Пожалуйста, сядьте. Я повторю еще раз…

— В моем возрасте я стал туг на ухо, слышу только то, что мне по нраву.

С этими словами я пошел проводить Хидэко. Она на удивление долго задержалась взглядом на ветвях старой алой сливы. Может, ее удивило, что, несмотря на теплую зиму, слива еще не цветет?

Я сразу поднялся в кабинет на втором этаже и сел к столу. На столе меня ждала раскрытая рукопись. Рядом — тонкая шариковая ручка. Если подумать, вот уже пятьдесят лет я, сидя за столом, общаюсь с листами бумаги. Долгий срок! Всевозможные исторические события эпохи Сёва, происходившие за стенами моего дома, события, о которых в последние дни столько трещат журналисты, в большей или меньшей степени окатывали своими волнами и меня. Если бы они захватили меня целиком, я бы не смог сидеть один, склонившись над рукописью. С другой стороны, постоянно быть перед листом бумаги — какое испытываешь одиночество, какие душевные терзания! И так, день за днем, прошло много долгих-долгих лет…

Но что сказать о трудах, рождавшихся в муках на протяжении этих лет? Что, если они всего лишь отходы моей физиологии? Может быть, поэтому, когда я оглядываюсь назад, вся моя жизнь кажется на удивление короткой, как один день?

И впредь я смогу выполнять свою миссию, только склонившись в одиночестве над листом бумаги, а потому по-прежнему будут тянуться мои одинокие, мучительные дни. Эпоха Сёва перешла в эпоху Хэйсэй, а это значит, что, как и прежде, волны всевозможных исторических событий будут нарушать мой покой, но у меня нет другого выхода, кроме как запастись терпением и сидеть в одиночестве над рукописью.

Именно так. Подобно старой сливе у входа, смиренно принимающей благодать Всемогущей Природы, распускающейся цветами и приносящей плоды, я должен довериться Великой Природе и не заботиться о том, какие цветы расцветут, какие плоды созреют на листах моей рукописи…

Вот так, подгоняя себя: «Работай, работай!», держа ненадежную шариковую ручку, я продолжал писать эту книгу.

Наконец, двадцатого февраля в одиннадцать тридцать я закончил писать, отложил ручку, поднялся и, протянув руки в сторону окна, глубоко вздохнул.

В эти дни открылась сессия японского парламента, начались дебаты по национальной политике, но и правительство и депутаты, одержимые проблемой денег, денег, денег, забыли о народе, и, как бы намекая на это, все эти дни стояла пасмурная, ненастная погода… Но в тот день с самого утра на небе не было ни облачка, за окном, точно омытая, сияла лазурь.

И вдруг я подумал — ну конечно, алой сливе время цвести. Я тотчас спустился в сад. Слива у входа, протянув во все стороны молодые побеги, была сплошь покрыта алыми цветами, источающими дивное благоухание.

Я смотрел молча. Прошло минут десять, и слива заговорила:

— Поздравляю с окончанием книги. На протяжении четырех лет вы каждый год завершали книгу в ту пору, когда я начинала цвести. Мне всегда это доставляло радость. Как будто между моей и вашей жизнью существует связь…

— В самом деле? А я и не замечал.

— Перестаньте размышлять над достоинствами и недостатками своей книги, развеселитесь! Я тоже первое время все волновалась — пришел ли кто-нибудь полюбоваться на мои цветы, прилетают ли ко мне петь соловьи… Но в этом году, хотя благодаря теплой зиме я распустилась чудесными цветами, никто не приходит ко мне. Вы — первый. И соловьи не прилетают. Но мне уже все равно. Я поняла, что распустившиеся цветы — это моя благодарность за милосердие Великой Природы. И может быть, Великая Природа изливает на меня солнечные лучи, чтобы выразить мне одобрение и радость? Не то же ли и с вами?

— Да, от этой мысли на душе делается легко и привольно.