Книга о друзьях (Book of Friends)

С этими словами он взял меня за руку и втянул в свои апартаменты.

Я не стал рассказывать мудрецу подробности наших взаимоотношений с Севасти. Я просто сказал, что моя проблема сама собой разрешилась во сне. Правда, я забыл ему сказать, что именно его слова и его манера говорить по телефону, возможно, и стали толчком к моему освобождению.

Поскольку мы могли не тратить время на Севасти и мою глупость, мы сразу же приступили к разговору о гораздо более важных вещах. Я помню, как рассказывал ему о своей любви к Свами Вивекананде и Рамакришне. Мы очень хорошо поговорили в течение часа – так, словно были знакомы целую жизнь.

Я покинул мудреца с ощущением, что приобрел настоящего друга. Особенно я оценил, что он всячески избегал приглашать меня на свои чтения, не желая банально агитировать. Вместо этого он просто принял меня таким, каким я был, – обычным человеком.

Излечившись, я вскоре уехал в Биг-Сур, где и провел следующие семнадцать лет.

Я снова женился, у меня появилось двое очаровательных детей. Проведя в Биг-Суре первый год, я получил от Севасти письмо, где она просила разрешения приехать повидать меня. Разумеется, я разрешил.

Она приехала – такая же красивая, как прежде, но не излучающая больше той сумасшедшей силы соблазнения. Мы отправились с ней на длинную прогулку в лес, во время которой вели дружеский разговор о довольно серьезных материях. Уже собираясь уезжать, она повернулась ко мне с выражением лица, которое я никогда не забуду, и сказала:

– Ты не только великий писатель, ты еще большой человек.

Но героем этого рассказа был, конечно, Свами Прахба-вананда. Да святится имя его!

Тетя Анна

Мне было двенадцать или четырнадцать лет, когда тетя Анна – так называла ее моя мама – впервые появилась на горизонте.

На самом деле она не приходилась теткой ни мне, ни моей маме. Быть может, они с матерью были чем-то вроде двоюродных кузин. Знаю только, что каким-то загадочным образом тетка была связана с некой женщиной, которую моя мать называла не иначе как чудовище, а брат ее был тем слабоумным, которому лошадь откусила руку.

Тетя Анна вышла замуж за местного политика, грубого субъекта, которого моя мать не выносила. Замечу, что позже я нашел в нем довольно приятного человека – так всегда бывает с политиками. Хотя все же как он умудрился жениться на таком ангельском создании, как тетя Анна, – выше моего понимания.

В тете Анне было что-то очень специфическое. (Кстати, моя мама всегда называла ее Энни: имя Анна казалось ей слишком аристократическим, так звали героиню из известного романа Толстого.) Анна редко приходила к нам в гости, но, когда это случалось, мама всегда поджидала ее у окна и, поворачиваясь ко мне, говорила с самым почтительным видом:

– О, Генри, пришла тетя Анна. Пойди открой ей дверь.

Разумеется, я тут же вскакивал на ноги, счастливый от одной перспективы открыть для тети Анны дверь. Входя, она тепло целовала меня, от чего я стыдливо краснел. Я уже говорил, что мне было около тринадцати, ей же – далеко за двадцать. Для меня она была человеком без возраста и без пола – просто ангелом не от мира сего. Подозреваю, что она была красива, но меня тогда впечатляли в ней другие качества, которые не имеют отношения к полу. Она была словно соткана из воздуха, как сказали бы греки, не просто неземная, но чуть ли не божественная.

Во время ее визитов к матери я мог часами сидеть уставившись на гостью. Должно быть, она видела мое обожание и, закончив разговор с матерью, всегда обращалась ко мне с каким-нибудь вопросом, который почему-то казался мне очень интимным. Не помню, что именно мы с ней обсуждали, но я воспринимал эти разговоры как страшно секретные.

Прямо передо мной сидела тогда другая женщина. Ангел. (Это напоминает мне о том, как я увидел Грету Гарбо много лет спустя, после того как ее карьера в театре и на экране уже завершилась. Мы с какой-то актрисой-еврейкой, которая Гарбо никогда не видела, пошли на один из ее ранних фильмов. Когда Гарбо появилась на экране, моя молодая подруга тяжело задышала, как будто ее ударили под дых, у меня же на глаза навернулись слезы, и я тихо плакал без всякого стыда. Я плакал из-за всего – из-за ее красоты, грации, актерского мастерства…) Однако в то время я был еще слишком молод и не сталкивался со знаменитостями. Я еще ни разу не побывал в хорошем бродвейском театре, только в жалких местных, которые не производили впечатления.

Почему же Анна казалась мне такой особенной? К сожалению, я не знал тогда других женщин, кроме своей матери и ее подруг. Теперь мне неприятно вспоминать их манеру говорить и одеваться: приятельницы моей матушки в большинстве своем были немками, а немецкое население Бруклина в те времена не отличалось грацией и очарованием. Скорее наоборот.