Книга о художниках

В живописи по стеклу он мог бы превзойти любого, если бы захотел посвятить себя этому искусству, доказательством чего могут служить несколько его вещей, находящихся в Харлеме у известного живописца по стеклу Корнелиса Изебрандсена, для которого он исполнял их единственно ради удовольствия и воспоминания о своей первоначальной деятельности. В этом искусстве, подобно живописи и гравюре, можно достигнуть совершенства только правильностью рисунка, а в этом я не знаю никого, кто бы превосходил его или был ему равен. И если где-нибудь против него поднимается буря, он может не бояться ее, как высокая могучая скала, ибо слава его превосходных произведений будет жить, а те, которые будут глупым образом порицать его, умрут.

Он нисколько не заботится о шуме света и людской болтовне, ибо живет, всецело поглощенный любовью к искусству, одинокой, тихой, созерцательной жизнью, потому что искусство овладевает человеком безраздельно. Свою свободу он ставит выше всего, а в то же время любит вежливость и благопристойность, и девизом ему служит: «Честь выше злата», ибо своими поступками он достаточно доказывает, что честь он любит более денег.

Хотя он прикидывается не знающим естественных наук, но тем не менее является довольно сведущим натурфилософом. Мне очень нравились некоторые из его метко высказанных возражений и суждений; сначала я их помнил, но теперь частью уже забыл, однако некоторые еще удержались в памяти.

Он много гравировал прекрасных портретов и в 1583 году исполнил на медной доске фигуры двух молодых польских князей в полный рост, приехавших из Франции в Нидерланды и одетых по тогдашней французской моде. Один из них был племянником польского короля. Когда Голциус был у них в гостинице, то находившийся там скорее богатый, чем сведущий купец из Амстердама, которому надлежало улаживать их денежные дела, узнав его цену, сказал так, чтобы Голциус слышал, что потребованная им сумма выше того, что он ожидал, и что она настолько велика, что если бы Голциус за свое искусство получал вознаграждение в таком размере, то зарабатывал бы больше всякого купца. На это Голциус тотчас же отвечал: «Твое торговое дело не имеет никакого сходства с нашим искусством. Я с помощью денег могу стать купцом, а ты со всеми твоими деньгами не сумеешь сделаться живописцем». Однажды он был приглашен к знатным молодым немцам, в числе которых один очень желавший иметь свой портрет, нарисованный на деревянной доске, чтобы потом его выгравировать, сделался виновником того, что они решили подпоить художника, тотчас же наставив перед ним множество бокалов, начали настоятельно просить отвечать на тосты. Тогда он весьма вежливо их спросил, для какой собственно цели они его призвали. «Чтобы рисовать портрет», — отвечали они. «Зачем же, господа, — спросил Голциус, — я должен так много пить? Ведь я не какое-нибудь бессмысленное животное. Если б я это сделал, то как же потом я мог бы быть способным служить вам?» Он сказал и еще что-то. Все это очень их устыдило.

Как-то, когда он указал одному из своих учеников на ошибку в работе и тот отвечал, что он это знает или что он уже видел ее, Голциус сказал: «Твоя мера полна, ты достаточно богат», и пошел давать наставления к другому, более способному; тот охотно и с благодарностью выслушал его замечания.

Он обыкновенно также говорил, когда слышал о каком-нибудь живописце, что тот расхваливает свои собственные произведения и находит в этом большое удовольствие, что он счастлив и богат, ибо каждый богат, кто доволен собою. «Чего мне, — прибавлял он, — еще не случалось достигнуть своей работой».

Я не один раз также от него слышал, что он никогда не сделал ничего такого, что бы его вполне удовлетворило или доставило удовольствие. Ему всегда казалось, что это должно было быть сделано лучше или иным образом, и это совсем не дурная привычка, ибо кто ей следует, тот едва ли будет в своем искусстве опускаться. Встречаются еще новые Пигмалионы, ослепленные своими произведениями, которые часто бывают более отсталыми, чем они об этом думают, и которые становятся посмешищем знатоков, считающих их не малыми, а даже великими глупцами.

У Голциуса среди его учеников было несколько хороших граверов, каковы де Гейн, жизнеописание которого будет помещено дальше, Якоб Матам, его пасынок, ездивший в Италию, а теперь живущий в Харлеме и сделавшийся выдающимся мастером в своем искусстве; сверх того, Питер де Йоде[406], несколько лет проживший в Италии, а в настоящее время пребывающий в Антверпене.

Здесь наконец я заканчиваю жизнеописание Голциуса, которому ныне, в 1604 году, сорок шесть лет от роду и который, благодаря Богу, совершенно бодр и здоров, чему я от души радуюсь.

И как Платон, когда пришел его смертный час, благодарил судьбу, располагавшую его рождением, и счастье за то, что он родился человеком и греком, а не варваром и бессмысленным животным, и что, наконец, он жил во времена Сократа, так и я радуюсь, что в течение двадцати лет сумел с моим другом, великим художником Голциусом, поддерживать дружеские отношения.

Примечания