Книга о концах

Бодрясин наклонился, взял каминные щипцы, поковырял ими в углях, и Наташа видела, что у него прыгает мускул в лице. То ли он волнуется, то ли смеется.

- Вошел я в небольшой кабинет, весь застланный книжными полками, такой уютный и приятный,- и ничего не понимаю. Почему же я его, с-собственно, не убил? Правда, стрелять в спину как-то неудобно, а раньше, как только он показался, я не был уверен, что это он сам и есть. В лицо я его не мог знать, даже и фотографии у нас не было. Н-ну-с, жду его в кабинете, рассмат-риваю книги. На всех языках книги, и на русском много. И лежит русская газета. Должен вам сказать, что я был немного в-взвон-взволнован, так что соображал как-то плохо. Жду с четверть часа - нет его. Сначала слышал, как за стеной плещется и фыркает, а потом наступила тишина. Еще минут пять - все тихо. И тут я исп-пугался, не убежал ли он, догадавшись, что я пришел его уб-бивать. Б-было бы очень глупо! И ясное дело - меня арестуют. Подумал об этом, вскочил, вы-нул браунинг и бросился к двери. И как раз в эту минуту дверь отворилась, и он входит с кофеем.

- С чем?

- С двумя чашками кофею, на п-подносе. И там сухарики или что-то. Это, знаете, было немножко н-неожиданно.

Из камина выпал уголек, и Бодрясин аккуратно подобрал его щипцами.

- Между прочим, Наталья Сергеевна, вам нужно бы попросить у хозяйки железный лист и положить тут, а то может п-про-изойти п-пожар. Так вот, входит он с подносиком, по-прежнему в халате, только причесавшись. Х-халат с кисточками. И я опять сплоховал, даже п-попятился. Рево-львер за спину, потом незаметно в карман. Может быть, он и видел, не знаю. Говорит: "Простите, я не совсем здоров и только что проснулся. Может, выпьете со мной кофею? Вы, кажется, не француз?" А говорили мы по-французски. Я говорю: "Нет, я русский".- "А вы от какого же издательства ко мне?" Глупое положение! Как-то я усумнился, он ли это. Спрашивает, а я молчу и смотрю д-дураком. Потом, вижу, он улыбается, и довольно добродушно, вообще симпатичный такой... говорит: "Вы чего же смущаетесь? Может быть, ошиблись? Вы уж не убивать ли меня пришли?" Я говорю: "П-почему вы такое думаете?" "Да потому,- говорит,- что у вас вид интеллигентный и вы как будто взволнованы, а у меня такая фамилия, что вы могли спутать. Да и имя, кажется, совпадает. Я уж давно жду, не пришли бы меня уничтожать". И сам, п-представьте, смеется. Я тогда вскочил и кричу в упор: "Вы кто? Чего вы меня морочите?" А сам трясусь от ужаса - откровенно вам, Наталья Сергеевна, п-признаюсь! Он говорит: "Я даже не родственник и живу в Бельгии двадцать третий год на этой квартире; я - старый эмигрант и библиофил. Потому и думал, что вы от издательства или от какого букиниста".

Наташа невольно рассмеялась, а Бодрясин захватил лицо руками и затрясся, не то от смеха, не то от слез. Когда отнял руки - лицо было спокойным, но шрам на скуле особенно ярко выделялся.

- Ну?

- Да что же - ну! Упал я в кресло и так хохотал - и он тоже хохотал,что весь дом т-трясся. Он меня даже водой отпаивал, так как у меня отчего-то стучали зубы; едва отпоил. Должен сказать, что я обнаружил чрезмерно большую нервность и с-совершенную неспособность уб-бивать ч-человеков.

- Слушайте, это не анекдот?

- К сожалению - печальная истина. Когда я вернулся в Париж, я пришел к нашим и сказал: вы - д-дураки и ид-диоты. И даже не объяснил почему. Просто: д-дураки и идиоты! В-вероятно, на меня обиделись.

- А не могло случиться, что он вас просто обманул?

- Кто? Старичок? Он мне потом даже свои документы показал. Бельгийский подданный и старожил. Дал на память оттиски своих статей по библиографии, довольно интересно. Я у него и обедал. Вот какой любопытный случай.

И опять Бодрясин закрыл лицо. Наташа больше не смеялась.

- Кто же дал его адрес?

- Прислал один наш умник из Бельгии. Сообщил под большим секретом и советовал поспешить, пока птица не улетела. Мы и п-поспешили. Ид-диоты!

Потом Бодрясин говорил:

- Конечно, террор - это все, что нам остается. Я не из кровожадных и, пожалуй, согласил-ся бы даже на куцую конституцию, да ведь что поделаешь, если ее нет. Думская говорильня - оскорбительное учреждение, а расход на веревки не сокращается в г-государственном бюджете. И значит - остается террор. Вы знавали в Москве Володю Мазурина?

- Знала.