Книга о коране, его происхождении и мифологии

То, что эта поэма Низами написана всего лишь за 15–20 лет до того, как в Закавказье вторглись полчища Чингис-хана, говорит о силе антивоенных настроений, существовавших на его родине, как и в других странах Ближнего и Среднего Востока. Ведь жители этих районов после походов Александра Македонского пережили немало и других истребительных войн, и в их числе завоевания Арабского халифата, 17 разорительных походов в Северную Индию султана Махмуда Газневида (ок. 969-1030), сельджукские завоевательные походы XI–XII веков да еще большое число "местных" усобиц между феодалами, большинство которых также выдавалось за "войну за веру" — джихад, газават. Их "опыт", естественно, тоже не мог не быть учтенным тем, кто, подобно Низами, писал об Александре-Искандере.

Итак, если те или иные страницы истории народов и раскрываются через персонажей, упомянутых в Коране, то в произведениях писателей стран распространения ислама они включают немало дополнительного материала, отражающего элементы фантастического и реалистического, возникшего в последующие века. Требования, которые стояли перед составителями Корана, как ни парадоксально, привели также к тому, что оставленные в нем без конкретизации имена и прозвища, относящиеся к деятелям периода возникновения ислама, смогли быть конкретизированы и поняты тоже лишь при условии привлечения литературных и изустных источников, особенно хадисов, ахбаров, Сунны и других, многие из которых относятся к более позднему времени.

Пример пояснит сказанное.

Одной из выразительных, динамичных сур Корана, насчитывающей всего пять аятов, является 111-я, перевод которой, на наш взгляд, весьма удался Г.С. Саблукову: "Да погибнут руки у Абу-лагаба, да погибнет он! Ему не принесет пользы имущество его и что приобрел он. Непременно будет гореть он в пламенеющем огне, а его жена будет носить дрова для него: на шее у ней будет вервь из пальмовых волокон". Вот и весь ее текст. К русскому переводу Саблуков счел необходимым дать примечание: "Произносится угроза Абд-уль-уззе, названному здесь Абу-лагаб — "отец пламени", то есть заслужившим муку в пламени геенны, и жене его, Уммуджамиле, дочери Абу-Суфиана"[291]. Пояснение уместное, следующее за традиционным жизнеописанием пророка Мухаммеда, составленным на основе мусульманских преданий. Без этого примечания адрес произносимой угрозы остался бы темным.

Позднейшие переводы 111-й суры с арабского оригинала на русский язык можно расценить как своего рода новые редакции перевода, в которых несколько сглажен тяжеловатый язык времени переводчика. Интересны замечания, сделанные новыми переводчиками этой суры. Из них наиболее ранние принадлежат А.Е. Крымскому. Еще в 1902 году он издал в Москве свои "Лекции по Корану. Суры старейшего периода" (2-е изд. Москва, 1905), в которых дал перевод и 111-й суры. Литературные достоинства Корана Крымский оценивал весьма сдержанно даже тогда, когда писал: "Незаметно для себя я Коран прямо полюбил: когда читаю его, то испытываю удовольствие, с каким, например, читаешь произведение симпатичного и близко знакомого человека, хотя бы это был талант довольно дюжинный"[292].

"Находились, впрочем, арабские мудрствующие филологи, — отмечал Крымский, стараясь объективно подойти к литературным данным Корана, которые утверждали, что стоит порыться — найдутся правильные по метру стихи и в Коране, например начало суры 111: "Да погибнут руки у Абу-Ляhаба и да погибнет он!" ("Таббат йада Аби-Ляhабин wa табба!"). Но на такие мудрствования верно отвечал басрийский энциклопедист Джахиз (ум. 869), что в таком случае надо стихотворством признавать и выкрик торговца: "Эй, кто купит баклажаны!" ("Ман йаштари базинджан!"), или что-нибудь в этом же роде"[293].

А академик Крачковский, анализируя арабскую и европейскую исламоведческую литературу о 111-й суре, обратил внимание на признание едва ли не большинством авторов позднего характера значительной ее части. В связи с этим исследователи считают сомнительной возможность ее отнесения к старейшим сурам Корана, ранее датировавшимся первым мекканским периодом[294]. Такое же мнение высказано в новых европейских изданиях Корана, например, в уже приводившемся нами заново пересмотренном немецком переводе и в примечаниях к нему[295], а также в недавней работе советского автора, пытающегося вслед за К. Кашталевой и европейскими арабистами найти новый подход к анализу терминологии Корана[296].