Книга о Ласаро де Тормес

[Ответить мне ему было нечем. И вот, когда мы брели по находящимся в портике торговым рядам — а дело было в Эскалоне, где мы к тому времени очутились, — возле лавки сапожных дел мастера с потолка свисало множество веревок и других изделий из пеньки, и мой хозяин задел за некоторые из них головой, после чего поднял руку, чтобы их потрогать, и, поняв, что это, тут же заговорил:

— Поторопись, мальчик, долой из этой мерзкой харчевни, где вместо еды — виселицы.

Я же, беспечно шагавший мимо, поглядел, что там и, не увидев ничего, кроме веревок и подпруг, то есть вещей несъедобных, переспросил:

— О чем вы, дяденька?

Он же отвечал:

— Помолчи, племянничек! С твоими-то задатками сам всё почувствуешь и увидишь, что я говорю правду.

И мы пошли по тем же крытым рядам дальше и подошли к харчевне, перед входом в которую на стене красовалось множество рогов: к ним погонщики привязывали свою животину, а так как ему хотелось знать, тот ли это трактир, в котором он каждый день читал для трактирщицы молитву, обращенную к Деве-заточнице[34], он потрогал рукой один из рогов и с тяжелым вздохом произнес:

— О, злосчастное творенье, предел дурных желаний! Сколькие хотели бы украсить тобой голову соседа, и сколь мало тех, кто, будучи сам тобой увенчан, желал бы о тебе хоть что-либо знать!

Услышав эти его слова, я спросил:

— Дяденька, о чем это вы?

— Помолчи, племянничек, ибо настанет день и то, за что я держусь, тебя как-то и прокормит, и напоит!

— Не надобно мне этого, — сказал я, — и не предлагайте!

— Истинно говорю я: сам увидишь, коли будешь жив.

Мы двинулись дальше, подойдя к самой трактирной двери, куда бы нам — век бы Бога славил! — никогда бы не заходить, коли подумать о том, что там со мной произошло.

И всё это — под чтение молитв за трактирщиц, лавочниц, шлюх и пироженщиц и тому подобных бабенок, ибо я никогда не видел его молящимся за мужчин.]

Я посмеялся про себя и, несмотря на молодость лет, оценил сообразительность слепого.

Чтобы не быть многословным, я не стану рассказывать о многих забавных и примечательных случаях, кои произошли у меня с этим моим хозяином, расскажу лишь о последнем — и на этом с ним покончу.

Находились мы в Эскалоне — городе, принадлежавшем одному герцогу, носившему такую фамилию[35], — на заезжем дворе, и слепец велел мне поджарить кусок колбасы. Когда же колбаса была посажена на вертел и начала пускать сок, он вытащил из кошелька мараведи и велел мне сходить в таверну за вином.

В это время дьявол явил моим глазам соблазн — говорят, что он всегда так поступает с ворами, — а именно пузатую и гнилую репку, не пригодную для похлебки и брошенную у очага. А так как мы тогда были с нею наедине, то, ощутив неодолимое влечение к снеди и весь пропитавшись вкусным запахом колбасы, которая вызывала во мне только одно желание — во что бы то ни стало ею попользоваться, не думая о том, как всё это может обернуться, я отринул всякий страх, лишь бы утолить свою страсть, и, пока слепой вытаскивал деньги из кошелька, стянул колбасу, а вместо нее проворно насадил на вертел репу. Выдав мне деньги на вино, слепец принялся вертеть репу на огне, — он рассудил за благо хорошенько прожарить всё то, что казалось негодным для варки.

Я побежал за вином и поспешил разделаться с колбасой, а когда вернулся, то увидел, что слепой греховодник держит между двумя ломтями хлеба репу, которую он до сих пор еще не распознал, так как не успел притронуться к ней. Но едва он откусил кусок хлеба, полагая, что отправляет в рот и колбасу, и обнаружил, что это всего-навсего репа, то изменился в лице и вопросил:

— Что это такое, Ласарильо?

— Что же я за несчастный! — воскликнул я. — Неужели вы подумали на меня? Ведь я только что вернулся с вином. Верно, кто-нибудь заходил сюда и напроказил.

— Нет, нет, не может быть, — возразил он, — я не выпускал вертела из рук.

Тут я стал клясться и божиться, что непричастен к этой проделке и подмене, но это мне не помогло, ибо ничто не укрывалось от проницательности окаянного слепца. Слепец встал, схватил меня за голову, начал обнюхивать, как собака, сразу учуял запах и, решив удостовериться окончательно, резким движением правой руки раскрыл мне рот и бесцеремонно сунул туда свой длинный, крючковатый, да еще от злости удлинившийся на целую ладонь, нос, так что кончик его я ощутил у себя в глотке.

Великий страх, обуявший меня, злосчастная колбаса, которая не успела еще как следует устроиться в моем желудке, а главное, отвращение к мерзкому, чуть не задушившему меня носу — всё это вместе привело к тому, что мое обжорство и преступление обнаружилось, а достояние слепого вернулось к своему хозяину. Прежде чем злой слепец вытащил из моего рта свой хобот, в моем желудке произошел переворот, и я изрыгнул уворованное, так что его нос и проклятая непрожеванная колбаса выскочили из моего рта одновременно.