Книга о Прашкевиче, или От Изысканного жирафа до Белого мамонта

— Режу наличники, — заулыбался Касьяныч. — У меня это получается. В Мариинске меня знают. Увидишь красивые наличники — считай, мои. Мне подачек не надо, даже от правительства. Вон сколько трутней кормилось раньше от государства. Понятно, повыели мед. А я как почувствовал, я заранее успел купить лесу. Хороший у меня лес — плахи, бревнышки. До сих пор полон сарайчик. Все в аккуратности, под шифером, не гниет. А соседи у меня — Лукин да Лукьяненко, — те иначе живут. У них летом не подойти ко дворам, говна и грязи по колено, — охотно объяснил дед. — Выпьют — и пошли блажить: вот, дескать, до чего их довело правительство! Вот, дескать, как мы в говне да в грязи по колено! И все норовят пристроиться к демонстрации. Их сейчас много ходит. Пристроятся и идут под красными флагами, как на праздник, стращают начальство: а вот, дескать, перекроем железную дорогу! Им раньше правительство помогало, отвыкли от дела: сидят в говне. А я дед не новый, у меня во дворе чисто. Дождь, град — у меня всегда чисто. Я на себя полагаюсь».

Такие дедки мне по сердцу, спасибо вам, товарищи авторы за то, что взяли его в попутчики, а не заставили телепаться пёхом, да по такой-то африканской жаре.

Выше я упомянул «Кочегара», последний балабановский фильм.

Упомянул его я вот почему. Всякому нормальному человеку, кого хоть раз несправедливо обидели (а таких в любой стране большинство), хочется восстановить справедливость. Причем сразу, не откладывая надолго. В жизни это не всегда получается, ну не все же мы такие отчаянные, что готовы платить обидчику справедливым ударом в морду. Тем более что наши обидчики в основном существа со стажем, унижать и оскорблять окружающих, если те не стоят их интереса, они ставят себе в заслугу и видят в этом смысл существования. Плюс к тому имеют еще подспорье в виде купленных судейских работников, длинноруких представителей власти, ну и прочей копошащейся шелупони, что печется о здоровье их селезенки.

Или, скажем, денежные дела.

Старику Касьянычу, тому проще, у него философия нестяжательская — дали пенсию, не дали, ему насрать. Ну а тот, кто снял последние денежки, вбу́хал их в какой-нибудь трактор, чтобы строить личный свой коммунизм на участке почвы, взятом в аренду на энное число лет, а завистливая сволочь из местной знати говорит непоседе: хрен! И отсуживает в пользу себя все его налаженное хозяйство, включая трактор.

Как тут не возьмешься за автомат? Или не наймешь киллера? Хотя бы в мыслях, в светлых своих мечтаниях.

Я, к примеру, сто раз на дню расчленяю мысленно тело того урода, который сбил на переходе в Москве женщину с ребенком в коляске и уехал, даже не оглянувшись. Выколупываю ему глаза, вкручиваю штопор в ушные раковины, ножничками выстригаю его язык. Это доставляет мне радость.

В книгах ублажают меня места о неотложном воздаянии за паскудство. Не где-то по ту сторону вечности, а здесь, немедленно, без волокиты и хора праведников: ах, а что подумает либеральный Запад?

У Василия Аксенова в «Стальной птице» люблю место, где хилый с виду человек-птица мордует хамскую компанию во дворе.

У Славы Курицына в его «Матадоре» мне сильно нравится разборка героя с лохотронщиками на московской улице. Как он весело размазывает всех по асфальту вместе с лысой говнобратией, их крышующей.

Да зачем ходить далеко. В том же «Пятом сне Веры Павловны» сердце мое оттаивает, когда мучающийся похмельем Мориц посылает пинком ноги каталку с гаденышем инвалидом в дальний конец террасы.

Мне отмщение, и Аз воздам.

Только «Бог — это еще не все. Кроме Бога существует насилие».

Книжное, метафорическое — не суть. Оно спасает от безысходности, вот что важно.

Прощаясь с героями этой книги, попрощаюсь заодно и с талантливым Сашей Рубаном таким вот поэтическим па-де-де:

Тацит велик; но Рим, описанный Тацитом,
Достоин ли пера его?
В сем Риме, некогда геройством знаменитом,
Кроме убийц и жертв не вижу ничего.
Жалеть о нем не должно:
Он стоил лютых бед несчастья своего
Терпя, чего терпеть без подлости не можно!

Саша Рубан ссылался, правда, на другой авторитетный источник, но, думаю, Карамзин, которого я только что процитировал, не даст нам повод для разногласий и споров.

Эко я расписался! Беседа едва тронулась с места, а я уже перевел бумаги больше семи листов. И ведь каждая бумажная единица это срубленное деревцо, между прочим. Вот уж воистину справедливо сказано: «Берегите лес от писателей».