Есть нечто в безбрежной спутанности цельное,
Прежде Неба и Земли возникшее.
Покойное! Безбрежное!
Само себе опора и не меняется.
Растекается повсюду, нигде не застаивается.
Можно считать это Матерью Поднебесной.
Я не знаю, как его называть.
Давая ему прозвание, скажу: «Путь».
Если придется определить его, скажу: «Великий».
«Великое» значит «всегда в движении»,
«Всегда в движении» значит «удаляется без конца»,
«Удаляется без конца» значит «возвращается».
Воистину:
Путь велик,
Небо велико,
Земля велика
И Царственный человек велик.
Во вселенной четыре великих, и Царственный человек —
один из них.
Человеку образец – Земля.
Земле образец – Небо.
Небу образец – Путь.
А Пути образец то, что таково само по себе.
Лао-цзы умудряется не без успеха сделать даже заведомо невозможное: описать мир как целое или, говоря словами традиционной формулы, «облечь в образ Изначальное». В неописуемом состоянии полного покоя приходит интуиция чего-то «подлинного» в опыте – того, что всему предшествует, но достигает полноты бытия даже прежде чем появляются зримые формы, ибо пребывает в непрерывном превращении. Это нечто есть чистое, вездесущее, не знающее меры саморазличение, стирающее все различия, но превосходящее всякое тождество, не имеющее идентичности, вечное движение от себя к себе, бесконечно малый и неуловимо быстрый круговорот в беспредельности пространственно-временного континуума. Такова природа «таковости» существования равнозначной абсолютному событию вне причины и следствия. Вот природа Великого Пути: чистый круговорот без протяженности и длительности, «действие адекватное вечности», которое устанавливает перспективу невидения. Такое действие есть движение по спирали, открывающее абсолютное иное в самом себе, небесное в человеческом.
В таковости как универсальном событии все сущее удостоверяет свое подобие себе. Истины в жизни, возможно, нет, но метафора истины безусловно есть. То, что, по-видимому свело с ума Ницше, – прозрение вечно возвращающегося Присутствия, «упрямого факта» бытийственности бытия, неизбежности реального даже в самой невероятной фантасмагории – для китайского мудреца есть норма, благодатная за-данность всякого опыта. Напомним: Лао-цзы проповедует покой среди вездесущего движения. В этом свете абсолютного самоподобия всего сущего человек у Лао-цзы в самом деле стоит наравне с Небом и Землей. И внятный ему круговорот безразличного различения обосновывает всеединство сущего как бесконечное богатство и цельность жизненных свойств. Следовательно, речь идет о мире подлинно человеческом и соразмерном безмерности человека – родном без пошлости и чарующем без чуждости.
Глава 26
Тяжелое – корень легкого.
Покой – господин подвижности.
Вот почему мудрец в странствиях своего дня
Не отходит от повозки, груженной добром.
Даже владея прекрасным дворцом,
Он сидит безмятежно и возносится над миром.
Как может господин тысяч колесниц
Относиться к себе легкомысленнее, чем к царству?
Кто легкомыслен, тот лишится корня.
Кто спешит, тот потеряет в себе господина.
Лао-цзы в высшей степени серьезен: он радеет о корне всех дел. Он знает, что покой – отец всех движений. Поистине, как сказал пророк, «не в поспешности Бог». Взращивание покоя – первая ступень на пути «сбережения основы» в даосской традиции. А хранить покой и не обременять себя мирскими заботами способен лишь тот, кто имеет центр тяжести внутри себя. Мудрец Лао-цзы всегда тяготеет к центрированности, то есть к своему средоточию. Это нам уже известно из предыдущих речений. Но здесь появляется новый важный мотив: только тот, кто в самом себе имеет незыблемую опору, способен все превозмочь и открыться зиянию бытия. Ибо духовная просветленность присутствует тогда, когда она отсутствует. Оттого же воистину способен обезопасить себя тот, кто не думает о своей безопасности и, следовательно, не отгораживается от мира.