Книга о разведчиках

И мы пошли. Я чувствовал на ладони тепло от рукопожатия командира полка, все еще звучал его задушевный голос, желавший мне счастливого возвращения.

Кругом темень — хоть глаз коли. Передо мной сереет спина в маскхалате, и я чуть не наступаю на пятки впереди шагающему. Я уразумел главную свою задачу в этой вылазке — не отстать и не потеряться в этой безбрежной степи, укутанной в кромешную тьму. Изредка впереди взлетают ракеты, татакают пулеметы. По этим признакам я стараюсь определить линию фронта.

Шли долго и неровно — то шагали неторопливо, то бежали, а то останавливались. Наконец поползли. Теперь перед моим лицом вместо спины маячили подошвы чьих-то валенок. Валенки движутся — ползу и я. Валенки останавливаются — замираю и я. И вдруг какая-то пелена опустилась на глаза. Скинул рукавицу, пощупал — оказывается, это капюшон — пока старательно закинул его на шапку, с ужасом обнаружил: валенки исчезли. Не поднимая головы, словно принюхиваясь к земле, ринулся вперед, вправо, влево. Хотел уже кричать. Вдруг наткнулся на что-то. Пошарил — валенки. Обрадовался. Теперь уж решил не спускать с них глаз. Но мешал капюшон: он то и дело сползал с шапки (как потом узнал, у него есть тесемки, которые завязываются на затылке, а я о них понятия не имел). Мое внимание теперь всецело было занято валенками и капюшоном, а следить одновременно за тем, что творится вокруг, я не умел, да и не мог: ни черта не было видно.

Вдруг валенки оттолкнулись и исчезли. Я растерялся. Рванулся было вперед. Но перед глазами очутилось чье-то лицо. Почти вплотную, нос к носу.

— Ты чего ползешь? — шепотом спросило лицо. — Тебе же велено остаться.

— Где?

— Там, у наших.

— А я у каких? Разве уже прошли?

— Давно. Вон, видишь немец ходит, — разведчик указал рукавицей.

Я присмотрелся — действительно немец.

— Живой?

— Кто?

— Немец-то…

— Ну, раз ходит, значит, живой… Давай шпарь обратно.

— Не-е. Я один заблужусь. Темно.

— Может, тебе ракетой посветить? — Глаза его озорно блеснули у самых моих. Он, как маленького, щелкнул меня в лоб. Крутнулся на животе, но потом снова повернулся ко мне, зашептал в лицо:

— Тогда не отставай от меня.

— Я и так…

Разведчик опять вертанулся на животе, и передо мною опять — валенки.

Ползли медленно, с частыми остановками. Потом замерли надолго. Так надолго, что я устал лежать, прислонился к валенкам щекой, притих и задумался: вот почти всю ночь на снегу, а тепло — что значит сухие валенки, это тебе не ботинки с обмотками. Да и шубенка… Хотя и безрукавка, но греет! Скоро, наверное, светать будет… А в разведке-то нисколько и не страшно. Это, должно быть, потому, что ребята такие дружные, опытные и смелые… А тут тепло на самом деле… Как будто печка греет. Только вот сбоку поддувает откуда-то. А-а, так это же в ту дыру в плетне, снизу которая. Мякину кто-то выгреб…

Вдруг — толчок. Очнулся в дрожи. Неужели спал? В лицо мне шепот:

— Поворачивай! Быстро давай назад!.. По своему следу…

Но ползать быстро я, оказывается, не умел. Сапу много, а продвижения вроде бы никакого. К тому же почти сразу потерял свой след. Запурхался, взмок. Кто-то подтолкнул меня.

— Давай сюда…

И когда впереди опять замаячили валенки, я успокоился и только проворнее нажимал на локти и на колени. Вдруг валенки мелькнули в воздухе и исчезли. Подполз — траншея. Тоже кувырком туда. Следом кто-то свалился мне на голову. Потом еще, еще…

Все были возбуждены, смеялись. Разговаривали уже не шепотом. Мне тоже было весело. Почему — не знаю.

— У кого кисет близко?

— У меня уши опухли — не достать…

— Ну жмоты! Никак на чужбинку не покуришь…

Я торопливо вытянул свой кисет.

— Нате, кто там просил.

— Вот, один сознательный нашелся…

Мне уж больно хотелось быть своим среди этой шумной веселой компании. Но кисет тут же вернулся ко мне.

— На, спрячь!

Каждый стал закуривать из своего. Оказывается, у ребят была такая шутка, когда у всех хорошее настроение, выкурить у кого-нибудь весь табак, а потом не давать ему своего, подтрунивать над ним. Надо мной шутить не стали — значит, еще чужой я среди них. Не приняли меня. Я это понял потом, позже.

Взвилось несколько ракет с немецкой стороны. Ребята, со сбитыми на затылок шапками, разгоряченные, озорно глядели на ракеты.

— Давай, давай, свети… после время-то.

Меня подмывало спросить, почему же «языка»-то не взяли? Ведь близко ходил. Значит, думаю, нельзя было — они же знают, когда можно, когда нельзя.

Кто-то торопливо подошел по траншее.

— Кончай, ребята, курить! Скоро светать будет. Надо затемно выбраться отсюда.

— Погоди, лейтенант, только закурили.

— Дай отдышаться.

Лейтенант тоже присел на корточки в траншее.

— Дайте дернуть разок. Закуривать уж не буду.

Руки с цигарками протянулись к лейтенанту…

Обратно шли так же неровно: то неторопливо, а то бегом. Наконец, спустились в балку, на дорогу, по которой возят на передовую кухню и боеприпасы.

Светало. И тут я неожиданно обнаружил, что один среди нас идет без маскхалата. Пригляделся — фриц!

— Батюшки! «Языка»-то все-таки взяли? — вырвалось у меня.