Книга о русской дуэли

Таких людей еще иногда называли бретерами, хотя к настоящему бретерству они уже не имели никакого отношения. Последним, кого можно назвать бретером в классическом смысле слова, был Руфин Иванович Дорохов. Он многим казался человеком прошедшего времени, и не случайно Л. Н. Толстой, взяв его в качестве психологического образца бретера (Долохов в «Войне и мире»), использовал элементы биографии его отца, героя 1812 года, партизана Ивана Семеновича Дорохова. Р. И. Дорохов родился в 1801 году, когда отцу его было 39 лет, и, естественно, в Отечественной войне участия не принимал. Тем не менее жизнь его была полна событий и приключений. Он неоднократно был разжалован в рядовые за буйные выходки, пять лет прослужил на Кавказе (естественно, в Нижегородском драгунском!), где был знаком и дружен со многими разжалованными декабристами (впрочем, он их знал еще по Петербургу, как и Пушкина); играл в карты, стрелялся на дуэлях, писал стихи, но уже в конце 1830-х, а тем более в 1840-е годы казался устаревшим (дожил он до 1852 года). После выхода в свет романа Л. Н. Толстого литературный герой стал заслонять героя исторического, в легендах его биография стала сдвигаться в прошлое, и даже фамилия часто писалась в варианте Толстого.

Бретерство осталось в памяти культуры как воспоминание о «золотом веке» русской дуэли, о наиболее ярких и заметных его представителях. И, как и сама дуэль, трансформировалось в этой памяти, метафоризировалось. Предложенный нами очерк русского бретерства является по сути лишь первоначальной попыткой описания этого сложного культурного феномена.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Любой желающий, как нам кажется, сможет найти в нашей книге недостатки — и в методологии, и в отборе используемого материала, и в выводах. Оправдания и объяснения сейчас явно неуместны. Книга уже состоялась, и вы ее уже прочитали. И мы надеемся, что наша главная цель достигнута.

Мы постарались описать дуэль с разных сторон — и как уникальное культурное явление, и как социальный механизм; мы хотели, чтобы дуэль перестала представляться нашим современникам некой экзотической деталью, вроде «еров» и «ятей» в старых книжках. Надеемся, что читатель, познакомившись с героями нашего исследования, сможет представить, что ощущает человек, когда получает пощечину, когда вызывает соперника на поединок, когда пишет прощальное письмо, когда стоит у барьера перед нацеленным на него пистолетом. Мы надеемся, что исследователь русской культуры XVIII–XIX веков, даже если он не согласится с нашими выводами, тем не менее найдет для себя материал, который тоненьким лучиком высветит пусть маленький, но все-таки очень важный момент истории.

В эпиграф книги мы вынесли шутливо предложенный Ю. М. Лотманом заголовок: «О дуэли для начинающих». За очевидной иронией проглядывает предложение: нам, начинающим осознавать свою культуру и определять свое место в ней, почему бы не начать с истории русской дуэли?

ИЛЛЮСТРАЦИИ

«И вот герольды прочли уставы турнира, и рыцари выскакали вон, оставя место для бою. Снова звучит труба, и уже копья ломаются на груди противников, и выбитые рыцари ползают в пыли от тяжести лат более, чем от силы ударов. Часто своевольные кони разносят их, и копья поражают воздух; часто, стукнувшись лбами, они путаются в сбруе другого и, как петухи, ловят промах врага. <…>

И вот герольды разделили им пополам свет и ветер, сравняли копья, и труба приложена к устам для вести битвы. Привстав, склонясь вперед, все чуть дышат, чуть поводят глазами. Сердца дам бьются от страха, сердца мужчин от любопытства; взоры всех изощрены вниманием. <…> Вихрем понеслись противники друг на друга — раз, два, и копьев как не было» {8, т. 1, с 122–125}

Так описывал рыцарский турнир Александр Бестужев, автор популярнейших (особенно у провинциальных дам) повестей, кавказский страдалец по декабрьскому делу, светский кавалер, фрунтовый офицер, а затем фронтовой рядовой; человек, всегда ставивший знак равенства между рыцарством и благородством, дуэлью и поединком.

Россию часто называют страной с непредсказуемым прошлым. Это относится не только к советской, но и к императорской России Петр (впоследствии Великий) притащил из Европы что мог и пораскидал. Елизавета все оставшееся от отца попримеряла и покрасовалась перед зеркалами. Екатерина (впоследствии также Великая) половину доставшегося ей императорского хозяйства разглядывала, как игрушки, и придумывала игры. Можно играть в оловянных солдатиков, а можно поиграть в рыцарей живыми людьми — И появились карусели! И братья Орловы так похожи на настоящих рыцарей! А дамы! А потом всем так понравилось, что поверилось — см. В. Пушкина в Приложении.

А еще лет тридцать спустя отягощенный железом и многочисленным семейством Николай I честно терпит обузу этой памяти.

Но уже придумали деревянных лошадок, на которых катаются ребятишки, а иногда и их подвыпившие родители. Уже появилась карусель, на которую сейчас мы водим своих детей.