Книга о русской дуэли

Патриотический подъем накануне войны и после ее начала живо, хотя и очень однобоко, показан в романе М. Н. Загоскина «Рославлев, или Русские в 1812 году» (отделить патриотизм 1812 года от патриотизма автора 1831 года помогает пушкинский «Рославлев»). В самом начале романа некий русский «артиллерийский офицер» (прообразом его был, по авторскому признанию, известный впоследствии партизан Александр Самойлович Фигнер) вызывает на дуэль какого-то француза, который необычайно вдохновенно воспевал победы своего императора и был заподозрен в том, что его вдохновение хорошо оплачено. Дуэль получилась уж очень карикатурной (видимо, водевильное настоящее директора московских театров Загоскина заслонило прошлое участника войны); и холодная, почти садистская жестокость «артиллерийского офицера», и малодушие француза, и чувствительная любовь к Отечеству вмешавшегося в дело Рославлева кажутся утрированными. Интересно, что, акцентируя внимание на «патриотическом» значении поединка, Загоскин поступается здравым смыслом и нормальными представлениями о чести: дуэль со шпионом, платным агентом невозможна! Шпионов арестовывают или убивают на месте, а не вызывают на благородный поединок.

Загоскин немного по-обывательски изображает патриотический подъем, но не будем забывать, что обыватели во все времена – это самое искреннее большинство. Аналогичные эпизоды и настроения мы встречаем во многих мемуарах и письмах современников.

В течение всей войны, а особенно когда боевые действия вышли из пределов России, если в каком-либо городе в моменты перемирия встречались офицеры враждебных армий, неизбежно вспыхивали ссоры и вновь обнажалось оружие. После взятия Парижа и заключения мира ситуация еще более обострилась.

Русские в игорном доме в Париже. Литография. Первая половина XIX в.

Николай Бестужев в романе «Русский в Париже 1814 года» описывает, видимо, довольно типичную дуэль того времени. Русский гвардейский офицер Глинский в кофейне слышит, как некий француз ругает русских, «мальчиков», которыми «напичкана» русская гвардия, «не умеющих еще вести себя как должно с порядочными людьми». Глинский, который был во фраке, а не в мундире, подходит к французу и, представляясь русским офицером, просит прекратить разговор в подобном тоне. Француз не обращает на эти слова никакого внимания, ведет себя вызывающе, отказывается назвать свое имя, и в конце концов Глинский, чтобы сделать дуэль неизбежной, вынужден оскорбить своего соперника. На поединке француз легко ранит Глинского и оказывается перед необходимостью выйти к барьеру и получить пулю с расстояния в десять шагов. Его трусость проявляется столь очевидно, что Глинский отказывается от выстрела.

Бестужев не акцентирует патриотический характер дуэли, для него гораздо важнее то, что герой, безнадежно влюбленный, «ищет смерти», а его соперник просто трус и действительно негодяй. Дуэль расставляет всех на свои места, и каждый из соперников получает то, чего он заслуживает: один – презрение, другой – уважение как русских, так и французов. Однако первопричина дуэли все-таки в том, что «мы очутилися в Париже, а русский царь главой царей».

Н. А. Бестужев.

Гравюра с автопортрета. 1814–1815

Таких дуэлей было множество. «Французы в это время еще не привыкли к поединкам на пистолетах и предпочитали шпаги, но русские в бытность в Париже кончали все ссоры пулями и тем отучали многих сварливцев и охотников до дуэлей, заводивших сначала беспрестанные ссоры» [13, с. 286]. И эти ссоры продолжались, пока русские были в Париже; впрочем, после недолгого возвращения Наполеона в 1815 году (так называемых Ста дней) французы, по словам А. Михайловского-Данилевского, стали «несравненно скромней» [132, с. 249].

С «международными» дуэлями, конечно же, боролись. Александр I, например, «офицерам своей гвардии велел носить в Париже фраки» [29, т. 2, с. 125] – вероятно, для того, чтобы вид русских мундиров не ажитировал излишне французов. И если уж дуэль состоялась, важно, «чтоб император знал о ней прежде, нежели известие дойдет до него чрез парижскую полицию. Он не любит дуэлей, но, если обстоятельства представлены ему верно, он смотрит на это сквозь пальцы; напротив того, бывали случаи, в которых оба противника наказывались за то только, что хотели утаить свое дело» [13, с. 288].

П. Я. Чаадаев. С портрета работы неизвестного художника. 1820-е

Впрочем, как уже говорилось, отношения офицеров враждующих стран представляли собой своеобразную рыцарскую «дружбу-вражду»: помимо поединков, они встречались за обеденным и за карточным столом, в театре и в салоне.