Книга о самых невообразимых животных. Бестиарий XXI века

«В мире все живое свято, радость жизнь черпает в жизни», – писал Уильям Блейк. Но на самом деле жизнь зачастую «черпает радость» в смерти другой жизни, и, что пугает еще больше, поедание живых существ, пока они еще живы, весьма популярно на Земле. Практически все многоклеточные животные заражены паразитами. С точки зрения биомассы – чистый вес паразитов на самом деле превосходит вес крупных хищников, таких как акулы или львы, причем в некоторых экосистемах иногда в 20 раз. Этот факт может на первый взгляд показаться пугающим, особенно если вспомнить, почему паразиты так опасны: выеденные изнутри деформированные туловища, химическая кастрация, влияние на деятельность мозга, которая приводит к странному поведению и делает жертву беззащитной перед другими животными. Весь мир начинает казаться больным – подобно тому, как у Кольриджа образ смерти преследовал старого моряка. Рей Ланкестер, влиятельный зоолог следующего после Дарвина поколения, считал паразитов отвратительным результатом эволюционной дегенерации (при которой один организм становится зависимым от другого), причем он боялся, что та же участь ждет и западную цивилизацию.

Однако эволюция предлагает нам совсем другую трактовку. Паразиты часто бывают безвредными и нередко даже приносят пользу некоторым видам или всей экосистеме в целом. Их наличие может быть признаком хорошего здоровья. А некоторые паразиты, вопреки мнению Ланкестера, очень сложные организмы. Паразит, вызывающий токсоплазмоз, имеющийся у трети людей на планете, знает, как получить доступ к конкретной части мозжечковой миндалины своего хозяина, чаще всего – крысы, так что она теряет чувство страха перед запахом своего хищника. В каком-то смысле этот паразит лучше понимает принципы работы мозга млекопитающих, чем современные ученые. Что еще важнее, паразиты, возможно, сыграли роль в процессе становления и преобладания секса в мире животных: сопротивляться постоянному натиску паразитов могут только те виды, которые производят генетически разнообразных потомков, способных испытать новые пути защиты.

Питер Акройд назвал мировоззрение Уильяма Блейка «бьющим через край оптимизмом», считая, что он рожден из страстной ярости по отношению к миру вокруг. Но и у паразитизма есть своя, пусть и извращенная, поэзия, и Блейк тоже это понимал: потаенная любовь «невидимого червя» иссушает и убивает розу.

Несмотря на сказанное, для людей паразиты часто означают приближение смерти, а ведь окончание существования считается самой большой загадкой человечества. Но, если мы можем преодолеть отвращение к ленточным червям и взглянуть на них под другим углом зрения, точно так же мы, вероятно, в состоянии иначе взглянуть и на смерть.

Стремление побороть смерть управляло нашим поведением на протяжении всего человеческого существования. Другие животные, как и мы сами, могут распознавать опасности, но, судя по всему, никто из них не представляет себе так ярко и в таких мрачных красках противоположное жизни состояние. «Трагедия познания», как назвал это свойство человека антрополог Скотт Атран, вероятно, присуща человечеству уже около 500 000 лет, с тех пор как возникновение языка заставило нас отчетливее осознать факт отсутствия умерших. Мы всегда ощущали мрачное присутствие смерти, всегда знали, что за самыми разнообразными масками скрывается этот тихий и страшный собеседник, с которым мы ведем прерывистый, но никогда не прекращающийся диалог.

Возможно, нам необходимо рассматривать разные представления о смерти, как если бы мы воспроизводили эволюцию наиболее ярких плоских червей и по мере движения вперед приглядывались к разным цветам. Кто знает, какой цвет нам покажется наиболее подходящим? И какой цвет мы будем носить, когда, наконец, уйдем в небытие? Нужно ли жить, все время помня о смерти или, наоборот, как будто ее вовсе не существует? Можем ли мы выбрать свое отношение (или несколько разных), которое было бы адекватно реальности? Или даже самая лучшая наша догадка будет своего рода анозогносией – многослойной формой отрицания? Вот что пишет Эсхил в дошедшем до нас фрагменте «Ниобы»: