Книга о счастье и несчастьях. Дневник с воспоминаниями и отступлениями. Книга первая.

Педантизм во мне, видимо, заложен в генах - наверняка от бабушки, у Амосовых и Суворовских его совсем не было. Помню раннее детство, до школы (1918- 1919 годы). Было голодновато, заработную плату маме выдавали миллионами. Но свое хозяйство и экономия позволяли существовать. Чай самодельный, конечно, как и кофе, пили с ландрином - по одной штучке на раз. В великий пост я решил приготовить себе в пасху праздник, стал пить чай так, а ландрин складывал в старую коробку из-под конфет. Ни разу не соблазнился, зато в праздник - пировал! Или еще деталь: кусок пирога всегда ел, начиная с края, а самое вкусное - серединку - в конце.

В Череповце готовила обед Александра Николаевна, но все закупки делал я сам. Всегда хватало денег. Не так уж плохо питался - на 10 рублей. Суп или щи с мясом, на второе всегда, все пять лет, - гречневая каша, но на масло денег не выходило, поэтому ел с коровьим жиром - его в плошке растапливали в русской печке, он тут же застывал. Утром и вечером - чай с хлебом без масла, сахар вприкуску, мелкими кусочками наколот в железной банке. Два раза в месяц ходил в кино - 20 копеек, в первых рядах. Изредка покупал на лотке у старухи ириску - 1 копейка, ее хватало сосать до самой школы, четыре квартала. А моя двоюродная сестра Надя (типичная Амосова) училась в педтехникуме, получала стипендию столько же, как я, и всегда сидела голодная.

Когда кончился нэп, вся моя система экономии пошла насмарку. Нечего стало экономить. Сахар выдавали песком - я его тут же съедал, обедать ходили в столовую, в техникум. Плохо, но жить можно. Витаминов маловато, поэтому по весне всегда болели глаза. Но других болезней не помню. За все годы своего учения ни разу не пропустил школу. (А теперь?! Только и слышишь - "заболел".)

Уроки не готовил. Такая была педагогика: оценки - только "уд." и "неуд.". Заданий мало, задачи по математике делал сразу в классе, сочинений дома не - писали. Между прочим, учителя были дореволюционной выучки, из гимназий. Только когда пришел новый "немец" - Нестор Несторович Генке, то заставил зубрить, каждый день спрашивал и даже поставил "неуд." за четверть. Запомнилась его фраза, которую он говорил применительно ко мне, первому ученику: "Если зайца много бить, он будет стрелять из пистолета".

Единственное мое занятие после уроков - чтение. У Александры Николаевны в чулане хранилось много старых приложений к "Ниве": собрания сочинений классиков, выпуски без переплетов, на плохой бумаге, но дешевые и доступные бедной интеллигенции. Приносил из чулана очередной комплект, книжек 10-20, и прочитывал одну за другой. Кроме того, брал книжки в двух библиотеках - в детской и взрослой. Вся моя информированность в области литературы осталась с этих школьных лет. (Так как был педант, то писал список, и за год получалось в среднем 120 страниц в день.) Дружбы с товарищами за пределами школы не водил до восьмого класса.

Но вздыхать о девчонках начал рано. И даже записки писал. Была такая Валя Ш., носила черный бархатный берет с большим красным помпоном, красавица. Первая любовь - идеальная и несчастная, как всегда. Не могу красиво написать, к сожалению. В общем, Валя вышла замуж на первом курсе техникума, оставила мне "душевную рану", как писали в романах, на три года. Рану не стоит преувеличивать- ни эту первую, ни все последующие -- сна и аппетита не терял...

Лет сорок спустя иду из клиники, догоняет меня женщина и спрашивает: "Можно с тобой пройти?" Удивился. Подумал, родственница больного, нахалка, на "ты" называет. Она что-то заговорила "не туда", удивился еще больше, поглядел в упор. Нестарая еще женщина, правильные черты, даже с фигурой. И вдруг проступило знакомое лицо: Валя. Оказалось, проездом в Киеве, знала, что я тут (уже писали обо мне в газетах), разыскала...

Отец давал деньги около двух лет, потом заболел: у него резко ослабло зрение - будто бы от алкоголя. Лечился в Ленинграде. Помогло, но не совсем. Сестра в это время закончила мединститут, финансы нашей семьи улучшились, и от денег отца мама отказалась. Больше того, она потребовала, чтобы он забрал новый дом, который строил в свое время, чтобы оставил только двор, что от бабушки, и, конечно, "дворище" - участок. Говорила: "Не хочу, чтобы упрекал". Самолюбие. Где-то он высказывал претензии на родовое имущество, до нее дошло. Тем более что "там" родился второй сын...

В 1928 году во время коллективизации хозяйство ликвидировали, продали Дружка (плакали), Лушку, остались только кошка и Арфик. Дом сломали, и отец его продал, купив по дешевке другой на берегу Шексны, нечто вроде барской дачи, принадлежавшей сельскому Совету и не используемой. "Та женщина" стала жить там летом, а отец приезжал на воскресенье и в отпуск. Маме это было тяжело.