Книга о счастье и несчастьях

— Вот это Коля Амосов, ближайший ученик и друг Аркадия Алексеевича…

Довольно безразличный взгляд. Взял письмо, прочитал.

— Не могу вам помочь. Мне еще самого Аркашу надо добыть. Возможности мои ограничены…

Ну что ж. Значит, так и будет. Не обиделся. В жизни ни разу по знакомству не пробивался. Как все, так и я. Будем служить.

С тем и ушли.

Мы с Лидой ночевали у Кати Яковлевой — медсестры из нашего госпиталя. Двухэтажный деревянный дом на Таганской улице, настолько дряхлый, что стены подперты бревнами. (Теперь его уже нет — искал.) Но квартира в полуподвале уютная по моим тогдашним стандартам.

Ночью меня осенила идея: а что, если использовать мой второй — инженерный — диплом? Организовалось новое Министерство медицинской промышленности, инженеров нет, а я — с двойным образованием. Не хотелось, но снова пошел к Юдину. Рассказал идею. Он сразу же загорелся:

— К Третьякову, к министру!

Вышли во двор, выгнал из гаража машину, усадил. (Теперь могу похвастать: сам Юдин меня возил на машине. Помню — немецкая, бежевого цвета, открытая.)

Мимо швейцара, контроля, почти бегом, прямо в кабинет к министру.

— Вот (не помню имени-отчества), я вам привез инженера и хирурга. Для вас — просто клад! Помогите, и будем его использовать пополам!

Третьяков был человек спокойный, доброжелательный, дело решил быстро; выдали ходатайство в Главное медико-санитарное управление, и я исчез.

Пару дней добивался к военному начальству, но бумага сработала, резолюцию получил.

— Демобилизовываться придется ехать в Ворошилов. Туда придет приказ, ждите.

Лида оставалась в Москве, ее приняли заканчивать педагогический институт, а я поехал снова в Ворошилов.

Проработал в госпитале месяц, пока не пришел приказ. Написал за это время свою, третью уже, кандидатскую диссертацию: «Первичная обработка ран коленного сустава».

Началась Москва. Самый грустный и неприятный период моей жизни.

В октябре проходил Всесоюзный съезд хирургов, и нам с Кирой удалось несколько раз пробиться на балкон. (Было это в Политехническом музее.) Забыл, о чем шла речь в докладах, но всех лидеров повидал. Помню, как Н. И. Бурденко, совсем глухой, объяснялся в президиуме записками, потом, как его выводили к машине — грузного, немощного. Из старшего поколения блистали С. С. Юдин, В. Н. Шмаков, Ю. Ю. Джанелидзе, А. В. Вишневский; помоложе — П. А. Куприянов, А. В. Мельников, А. Н. Бакулев, С. П. Банайтис, Саша Вишневский (Сашей его звали до самой смерти). Для меня, провинциала, они были как олимпийцы. Впрочем, в себе я тоже был уверен. Знал, что могу сделать любую операцию, которую другие делают, и даже изобрести собственную. Война научила.

В доме, где жила Катя Яковлева, сдали нам комнатку — четыре квадратных метра. Стояла железная кровать, комод, столик и стул. Свободного места не было. Когда как-то приехала сестра Лиды, я спал на полу, но ноги находились под кроватью. Готовили на керосинке, ею же отапливались.

При демобилизации в военкомате выдали на два месяца паек — немного крупы, несколько банок консервов и много буханок хлеба. Его доедали уже заплесневевшим. Лида получала студенческую карточку. Отоваривали плохо. От такого питания голова у меня покрылась коростой. Впрочем, не стоит преувеличивать, все-таки жили, настроение портилось не от этого.

Примерно раз в неделю мы ходили в гости к Кирке, вернее, к родителям его жены. Довольно большая еврейская семья, просторная, хорошая квартира. (Нам казалась хорошей.) Угощали чаем, были колбаса и сыр, но уж такие тоненькие кусочки, что в горло они не лезли. Семья активно не нравилась, чувствовалось напряжение в отношениях с молодыми, но интеллектуальные разговоры велись. (Ах, эти разговоры интеллигенции! Они и теперь такие же: что пишет «Литературная газета», толстые журналы, что говорят «голоса», теперь еще телевизор. Сплетни о персонажах. Анекдоты. И критика, критика! Никто глубоко не вникает, причин беспорядков не доискивается, на себя не оглядывается. Когда-то много лет спустя, Виктор Некрасов, будучи изрядно пьяненьким, когда я прижал его с конструктивной программой, высказался: «Я люблю английскую королеву!» Но это крайность, большинство — мелкие критики. Молодые — смелые, мое же поколение помнит 37-й год и многие вещи своими именами не называет.)

Я тоже люблю критиковать. Если все кругом хорошо — значит, застой. Но нужно же доискиваться до корней! Иметь что предложить и обосновать. Нужно на себя оглядываться: «А сам ты чего стоишь? Дело до толку не довел». Вот так и обнаруживается, что большинство наших интеллигентных критиков работают лениво, знаний серьезных не имеют, просто верхогляды и зарятся на универмаги в европейских столицах.

Месяц после демобилизации я в Москве не работал. Почти ежедневно ходил в медицинскую библиотеку и читал иностранные хирургические журналы, в основном про военную хирургию. Но как их хирургия и условия отличались от наших!