А Дадхикарна, скрывавший свои прирожденные свойства, чтобы легким способом добывать средства к жизни, услышал эти слова. И, чтобы вызвать в них доверие, он поспешно обратил морду к солнцу, уселся на задние лапы, поднял вверх передние, зажмурил глаза н, желая обмануть их благочестивыми мыслями, произнес такое добродетельное наставление: «Увы! [...] Мгновенна бренная жизнь. Сновидению подобно общение с любимыми. Нет поэтому другого пути, кроме добродетели» [...]
И, услышав его добродетельное наставление, заяц сказал:
«О куропатка! На этом берегу реки стоит отшельник, произносящий благочестивые речи. Так спросим его». Куропатка ответила: «Ведь по природе своей он — наш враг. Поэтому спросим его, став подальше». И оба они начали его спрашивать: «Эй, отшельник, наставник в законе! У нас возник спор. Дай же нам совет, согласный с учением закона. Кто говорит неправду, пусть будет съеден тобой». Тот ответил: «Дорогие! Не говорите так. Я отвернулся от жестоких дел, указывающих дорогу в ад [...] Поэтому я никого не съем. Однако я стар и плохо слышу издали ваш разговор друг с другом. Как же определю я победу и поражение? Зная это, подойдите ближе и расскажите мне о вашей тяжбе. Тогда я скажу свое слово, зная, в чем суть спора, и не наложу на себя оков в том мире [...] Поэтому доверьтесь мне и отчетливо говорите прямо в мое ухо».
К чему много слов? Этот низкий вызвал в них такое доверие, что они приблизились к нему. И тогда он одновременно схватил одного из них лапой, а другого зубами, схожими с пилой. Так оба они лишились жизни и были съедены.
Поэтому я и говорю:
Когда злодей свершает суд, то ждет несчастье спорящих. Так зайца с куропаткою постигла смерть из-за кота.
Как-то раз лиса и собака нашли кусок мяса и стали спорить, кому он должен принадлежать. Спорили, спорили, ни к чему не пришли и обратились к обезьяне, которая считалась мудрейшей
среди зверей, чтобы она их рассудила. Обезьяна внимательно выслушала их и сказала:
— Так как вы оба нашли мясо одновременно, я разделю его между вами и дам каждому равную часть.
Обезьяна на глазок разрезала мясо на два куска и положила их на весы. Конечно, один кусок оказался тяжелее. Обезьяна откусила от него немного и опять положила на весы. Теперь тяжелее оказался другой кусок. Обезьяна откусила кусок от нею и стала взвешивать снова. Опять оказался тяжелее первый кусок, и опять обезьяна от него откусила. Так она кусочек за кусочком съела все мясо, пока на весах не осталось ничего.
Лиса и собака ушли ни с чем. Можете представить, каково у них было настроение и как они злились на судью, который обманул их обеих![159]
Некая красивая женщина повела своего мужа к кадию и стала жаловаться, что муж не справляется со своими обязанностями:
— Я не могу губить свою молодость, — говорила она, — молодость не вещь, которую можно продать и потом купить. Кадий — большой шутник — спросил мужа:
— Почему ты не удовлетворяешь свою жену?
— Клянусь Аллахом, я стараюсь как могу, — оправдывался тот.
— Ничего и знать не хочу, — упорствовала жена. — Если каждую ночь он не будет стучаться во врата этого серебряного дворца пять раз, то придется найти для этого дворца другого владельца.
— Я не могу более трех раз входить в этот священный храм, — пытался отвертеться муж.
— Я осведомлен в делах судьбы, — сказал кадий, — и мне придется отдать вам часть своего имущества, чтобы прекратить вашу тяжбу. Поэтому я беру на себя две очереди, чтобы округлить счет.
Пришли однажды к судье Мухаммаду Имами двое.
— Этот человек, — воскликнул один из них, указав на другого, — сказал, что совращаю я женщин честных. У меня и свидетель есть.
— Да нет, он сказал, что нет у тебя силы в чреслах, — поправил его свидетель.
— Загадочно дело сие и темно, — сказал судья жалобщику, — ибо как можешь ты совращать женщин, коли нет в тебе силы мужской?
Жил-был когда-то царь, повелитель всего живого на земле. При дворе его служили и люди, и звери, и птицы, и рыбы. А одним из придворных был баклан. Птица эта очень гордилась своей красотой. Баклан с важным видом прохаживался по царскому дворцу, помахивая длинным хвостом. А хвост у него был пречудесный, с раздвоенным кончиком, весь в черных пятнышках, как, впрочем, и все оперение.