Книга обманов (сборник)

В давние-давние времена, когда я ещё занималась всякими глупостями, случилось у меня романтическое путешествие, как положено у москвичей, в Питер. Теперь уж толком и не вспомню, с кем, но начиналась весна, стояли отличные погоды, только что у меня был секс и стейк, и я чувствовала себя великолепно: мои руки теплы, мой нос прохладен, мои волосы вымыты салонным шампунем и всё такое…

Я бездумно смотрела на дома и деревья поверх головы моего позабытого спутника, когда произошло то «и вдруг», без которого не бывает ни одной порядочной истории. Никто не выскочил из-за угла, с крыши не упало ничего интересного, террористы не метнули даже петарды – просто я вдруг узнала улицу, по которой мы гуляли. Именно по ней я шла пять лет назад – с другим человеком, чьё имя я помнила и тогда, и сейчас, и до конца своих дней буду помнить, я уверена, потому что для меня оно навсегда останется вторым именем любви (ах, если быть честной, третьим или четвёртым, но всё равно, всё равно). И «шла» – это слишком просто: тогда моё маленькое нервное сердце летело, и я летела вместе с ним. Весна была точно такой же – ранней и ясной, когда солнце уже посмотрело на город и слегка подсушило асфальт, но в тени остался лёд, от земли ещё поднимается холод, и ни в коем случае нельзя подолгу сидеть на скамейках, нельзя ложиться животом на гранит набережных и глядеть на стылую воду. А я тогда будто засиделась и засмотрелась, потому что жар сменялся ознобом, наслаждение – болью, а радость – слезами, и они снова чередовались, и всё это вместе называлось обыкновенным счастьем. Я летела, беззаконно и бесплодно влюблённая, и ничего у нас не могло быть, кроме здесь и сейчас, но когда это мешало любви?

И вот через пять лет я снова шла – на своих ногах – по улицам, на которых когда-то пылало и рвалось сердце, а теперь оно сыто дремало и никуда не спешило, как идеальные часы. Чувства не умерли – я испытывала полное удовлетворение, разве же это не чувство? Мне было хорошо – тупо хорошо, как сказала бы я, если бы ритм этого текста задумывался чуть иным.

Я подумала тогда – и продолжаю об этом думать до сих пор: а как лучше? Лучше – когда счастливо или когда хорошо? Когда все ромашки нечётные – «я люблю, он не любит, я люблю» – или когда просто переспали? Когда не можешь дышать, потому что сердце выскакивает, или когда стейк? Мне ведь в самом деле чудесно под этим тёплым солнцем, и нет ни малейшего желания ронять душу в тёмную воду, целовать ни с того ни с сего руки человека, который рядом, складываться пополам от боли при мысли, что поезд – завтра. Мне спокойно.

Мне хо-ро-шо.

В общем-то, я склонялась к мысли, что сейчас – лучше. Страсти – это для подростков, а нам бы комфорта и удовольствий. И я, помнится, отлично спала той ночью, не грустила перед поездом, и вообще неплохо провела оставшееся время.

Но по-настоящему эта история завершилась через неделю, когда я зачем-то отыскала в записных книжках третье или четвёртое имя любви, зачем-то позвонила, зачем-то поехала и зачем-то оказалась в чужой постели. В то мгновение, когда я обнимала его всеми своими руками (у меня всегда становилось много рук, когда я его обнимала), я, наконец, соединилась с собой – настоящей. Точнее, так: будто я долгое время провела в уютной комнате, освещенной невероятно удобной лампой, с регулируемой яркостью и углом наклона, лампой, которую можно включить и выключить в любую минуту. А потом я почти нехотя вышла оттуда и увидела солнце, которое ведёт себя как попало, – то всходит, то заходит, то прячется за тучи, то едва греет, то жжёт. И я опять взлетела, как дура, и соединилась с ним, с этим солнцем, – и стала целой.

Четвёртое, Марта

Если запоминаешь какую-нибудь дату, потому что счастлив и не хочешь забыть, как это – быть счастливым, можешь не сомневаться: через несколько лет, иногда – скоро, она превратится в день очень большой тоски. А ещё позже она станет такой ночью, когда особенно понимаешь – я ничего не чувствую. И если собственная ровность души в остальное время не беспокоит, сегодня она – невыносима. Нет, без пафоса, – ощутима. Нет. Она просто теперь с тобой.

Весна в Фиальте

Есть тексты – и есть люди, – с которыми никогда не жил и не собирался (разве что по юности, глупости, мимолётной увлечённости), но подле которых, ты точно знаешь, однажды будешь умирать, как собака. Потом, когда-нибудь, когда не останется ни амбиций, ни гордости, а только надсадный кашель из глубины лёгких, ты придёшь и, не глядя в глаза, – потому что нечего в них глядеть, смотрено-пересмотрено, – свернёшься клубком, тяжело прислонившись плешивым боком, и станешь ждать, следя, как в тепло между его ногой и твоей спиной утекает сначала боль, а потом и вся твоя жизнь.