Книга Одиночеств

Детей в школе было, понятно, мало. В четвертом классе у меня было пять учеников, в шестом — трое, в седьмом — одиннадцать, в восьмом — почти по Хармсу, то ли семь, то ли восемь (хоть убей не помню). Первый класс учила заневестившаяся читательница Таня, второй и третий — безымянная (в моем сознании) тетенька, которая ездила на работу из закрытого города без названия, а в пятом русский язык и литературу вела директор школы Таисия Андреевна, которая тянула на себе все гуманитарные предметы, какие только можно придумать. До моего появления она и с языком-литературой справлялась на раз. Дома она выращивала лимоны и апельсины в кадках. У нее был цветной телевизор, что автоматически делало ее духовным лидером поселка. Слово Таисии Андреевны было законом почище решений партии.

Еще в школе были математик Александр Григорьевич и его жена (имени опять же не помню), которые поделили между собой все более-менее точные науки; Александр Григорьевич как-то справлялся еще с географией и физкультурой.

Других педагогических кадров в нашей школе не было.

Дети в поселке Таватуи, надо сказать, были очень хорошие. Добрые, симпатичные, с изрядным воображением. Кроме разве что некоторых восьмиклассниц, которые достигли преждевременной зрелости и были уже вовсе не дети, а маленькие тетки. Мне, в мои девятнадцать, казалось, что они гораздо старше, и жизнь их практически закончена.

С прочими детьми была только одна проблема: почти все едва читали по слогам. О том, как они писали, лучше не вспоминать даже. Почти никак они не писали, честно говоря. Исключением мог считаться, разве что, седьмой класс, где больше половины учеников (шесть девочек и один мальчик) вполне тянули на честные, заслуженные, трудовые тройки. В тех условиях они, понятно, были у нас практически отличниками.

С седьмым классом вполне можно было заниматься по школьной программе, с прочими нужно было что-то срочно придумывать. Приходилось читать им вслух некоторые программные тексты, маленькими отрывками, обсуждать и анализировать прочитанное, объяснять поведение героев с точки зрения детского житейского опыта.

Эти дети, надо сказать, почти всегда меня изумляли свежестью подхода. Например, объяснили мне, что Татьяна осталась со своим стариком потому, что он «наверное, не пьет и не бьет ее, а с Онегиным еще не известно, как повернется». Таких аналитиков, как были у меня в поселке Таватуи, уж не будет никогда. Надеюсь, они меня хоть чему-то все же научили.

Поскольку сразу стало ясно, что дети писать сочинения не могут, пришлось изобрести жанр «устного сочинения». «Пусть, — думалось мне, — хоть говорить свободно и интересно научатся, это даже полезнее, чем писать». Поэтому раз в неделю мы с детьми не читали программные тексты, а рассказывали друг другу сказки и истории на разные темы. С маленькими классами это очень легко: каждый может выступить да еще и мою историю послушать, как бы «в награду за труд», успевали.

Замечательную в своем роде историю рассказала рыжая девочка Наташа, дочка школьной уборщицы. Она училась в шестом классе, писала огромными младенческими буквами наскальные надписи в тетрадках, читала даже не по слогам, а по буквам и при всем при том обладала живым умом и ангельским взором.

Вот ее история, почти дословно: очень уж она меня тогда потрясла.

Однажды папка шел со станции и нес мамке чекушку. Сам он выпил еще в магазине, с друзьями, поэтому устал и решил поспать. Лег, поспал, потом встал и пошел домой. Мамка спрашивает: «Где чекушка?» Посмотрели — нет чекушки! Мамка тогда его чуть-чуть прибила, но не больно. Мамка вообще добрая, больно не бьется. Потом спрашивает: «Ты где валялся?» Папка говорит: «Под ёлочкой спал, когда со станции шёл». Они тогда пошли обратно, к станции, искать чекушку. Смотрели под всеми ёлочками — нет чекушки. Пошли они обратно. Мамка поплакала, папку опять прибила, но не очень больно, потому что она вообще добрая. Потом стали опять искать чекушку. Поискали, поискали и нашли! Но не под ёлочкой, а под сосёнкой!

Я, понятно, хлопаю глазами, поспешно стараюсь придумать добрые слова для ребенка, рассказавшего такую историю. И тут Наташа кладет меня на лопатки. Добавляет назидательно:

Вот как важно любить и знать родную природу! Если бы папка знал, чем отличается ёлочка от сосёнки, они бы чекушку сразу нашли! И мамка его бы второй раз не била!

И то верно.

Эта книга посвящается Коле,

который рассказывал мне о своем опыте игры в рулетку.

— Понимаешь, — говорил, — когда у тебя уже нет денег на следующую ставку, последняя ставка уже сделана, и эта пакость уже крутится, крутится, и ничего нельзя изменить, и остановить ничего нельзя, и вообще никак повлиять, — о, это такой кайф, такой адреналин, такой отдых от всего остального!

Блин.

Какой же это отдых?

Я себя все время так чувствую: у меня нет человеческого тела для «следующей ставки». И оно уже крутится. И повлиять на процесс я, конечно, могу примерно в той же мере, что и всякий игрок в казино на вращение колеса.

Думать иначе — сопливые иллюзии, мне так кажется нынче утром.