Книга Одиночеств

Марсик был нечеловечески огромной скотиной, звучной, как иерихонская труба. Его хозяин, дядя Павлик Погосов (этого маленького, сухонького, тщедушного старичка все называли Павликом, а не Павлом, и уж тем более не по отчеству) рассказывал, что взял Марсика в зоопарке. Дескать, щенок был плодом сердечной любви дикой собаки динго и приблудной дворняги.

Так это или нет, не знаю, но без Цербера и псов Гекаты явно не обошлось: очень уж был велик и страшен Марсик.

Людей он, надо сказать, не обижал ни при каких обстоятельствах, но отыгрывался на прочих органических существах: кошек грыз без меры, а раз в несколько дней на нашей лестничной площадке бушевали хозяева очередной убиенной или покалеченной собаки.

В довершение всех бед Марсик практиковал воздержание: течных сук тоже грыз, не пытаясь осеменить. Не видел, вероятно, в том ни счастья, ни своего предназначения.

Дядя Павлик и Марсик жили в соседней квартире, за стенкой. Дом был, надо понимать, хрущевский, тонкостенный, поэтому большая часть моей сознательной жизни прошла под Марсиков лай и вой.

Обычно эти звуки не производили на мой организм никакого впечатления: привычка — великая вещь. Но в то утро вой был какой-то особенно громкий и заунывный. Мои попытки заглушить его радио (телевизор у нас дома почти никогда не работал) не привели к успеху.

Ближе к полудню мне стало ясно, что вой Марсика — не лучший саундтрек к моей единственной и неповторимой жизни. Стук в соседскую стену и звонки в дверь ни к чему не привели. Пришлось уходить на улицу и гулять там до вечера. Было холодно и сыро, но вполне задумчиво и даже романтично, так что мне понравилось.

Вечером мы с Ленкой встретились в условленном месте, отправились в бар «Айвенго», и все у нас там было хорошо.

Потом мы пошли в гости к ее соседям студентам, но соседи по случаю праздника были совсем уж нетрезвые, почти неживые, поэтому быстро стало скучно, и мы ушли.

Ленке, как было сказано выше, мама строго-настрого велела ночевать дома, поэтому возвращаться мне пришлось в одиночестве.

В подъезде, еще на первом этаже выяснилось, что вой продолжается. По мере приближения к нашему пятому этажу, меня охватывал настоящий ужас: жить на фоне этих звуков было невозможно, а деться, собственно говоря, некуда.

Стук и звонки в соседскую дверь опять ни к чему не привели. Из-за прочих стен доносились добродушные застольные ругательства, любительское хоровое пение сытых-пьяных советских людей и нечеловеческие вопли персонажей патриотических кинофильмов. Вроде бы ничего особенного, но вместе это производило душераздирающее впечатление.

Через пару часов до меня наконец доперло, что можно заткнуть уши комочками ваты. Это гениальное открытие позволило мне проспать до утра.

Поутру вой продолжался. Марсик умолк только вечером, когда приехали милиционеры и взломали дверь. Выяснилось, что дядя Павлик умер, и Марсик выл над его телом. Соседи, оказывается, весь день звонили в милицию, но их посылали. Дескать, праздник, 7 ноября, не до того.

Потом нарисовались какие-то родственники дяди Павлика, его похоронили, квартиру заперли до лучших времен (там, как я понимаю, был прописан кто-то из родни, поэтому государству не обломилось). А Марсика, по свидетельству соседки тети Маши, усыпили в ветеринарной лечебнице.

Эта книга посвящается Э.,

который был рядом, когда в доме моем впервые завелся зверь яибусь.

Яибусь — маленькое мохнатое существо сумеречной масти. Голова у яибуся непропорционально велика, тело хрупкое и как бы декларированно незначительное, неприметное. Зато хвост у яибуся очень длинный, конец его невозможно увидеть. Авторитетные специалисты утверждают, что кончик хвоста яибуся сокрыт в Мировой Бездне, а потому хвост можно считать бесконечным.

Живет яибусь в доме под половицей, питается трудовым потом надомников. В офисах почему-то не заводится. Вероятно, опасается Тайных Обрядов Верховных Офис-менеджеров, о которых рассказывают Страшное.

Увидеть яибуся можно на исходе недели кропотливого, нескончаемого труда.

Эта книга посвящается девочке тринадцати лет,

что привязалась ко мне однажды за городом в ходе вымороченного, чужого именинного пикника. Девочка тоже была совершенно чужая; даже имени ее не знаю.

Дети на меня, как мухи на мед, слетаются почему-то. Чуют легкую добычу.

— А кем ты работаешь? — спрашивает ребенок.

— Никем, — говорю. Благо это правда.

— А ты, наверное, учишься? — спрашивает находчивый ребенок.

— Нет, — отвечаю, — не учусь я нигде. Бездельничаю.

— Ну, — предполагает ребенок, — у тебя, наверное, маленькие дети?

— Нет у меня никаких детей, ни больших, ни маленьких.

— Ой, — огорчается ребенок. — Что ж так плохо-то все?

— Да нет, — говорю, — ничего. Мне, — говорю, — нравится.

И что делать прикажете?

Вот, вырастет еще одно поколение — и с кем мне дружить? Опять с инопланетянами? А?

Эта книга посвящается Аленке,

которая помогла мне понять, что все мои странствия были погоней за запахами.