Книга отзывов и предисловий

с умным видом
с умным видом
в красной шапке королевской
я взываю к нереидам
к ростроповичу с вишневской:

вы былинные герои
вы чудесные созданья
чьей десницей пала троя
и воздвиглось мирозданье

уничтожьте масскультуру
полну гадостью безликой
замените политуру
на шампанское с клубникой

В книге особенно много детей, играющих на детских площадках, – единственных, кто еще не задумывается об обреченности, хотя вписан в нее; более или менее счастливы только пьяные, и те не все. Ондатр нашел бы эту книгу прекрасной заменой для утраченной «О тщете всего сущего»; Колчев мог бы стать любимым поэтом ресурса Тлента.ру. Блестящая книга, на самом деле.

дурочка на качелях
в болоньевой советских времен куртке
смеется
наклонив голову влево
ей никогда не узнать
о своей болезни
детство будет длиться длиться длиться
покуда
лет в шестнадцать
какой-нибудь милосердный ебарь
пользующий подружек по интернату
не вспашет и не засеет лоно

ну а пока
день безоблачен
залитый солнцем двор
подростки
в майках с портретом че
пьют пиво
на детской площадке неподалеку
мальчишки жгут первый
в этом году костер
причащаясь стихии
первородной живой жестокой

Денис Ларионов. Смерть студента: Первая книга стихов. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2013

Воздух

Денис Ларионов – один из самых сложных поэтов своего поколения. Выпуск смысловых звеньев, мышление фрагментами, серьезный философский бэкграунд и ироническое отвержение поэтизмов: «озеро не покрывается пленкой, но леденеет / и лето во рту – не сказал бы поэт – отвратительно как / отвратителен cabotinage, который ты делегируешь / своей скромной персоне. // Не так ли?» Каботинаж – это переигрывание, нарочитое кривлянье на публику; поэт, по мысли Ларионова, должен от подобных вещей удерживаться. Эта позиция, в общем-то вполне понятная, доводится в его стихах до радикализма – при готовности воспринимать и рассматривать другие стратегии у других авторов (а вот этим свойством должен обладать критик; поскольку Ларионов совмещает обе деятельности, это, возможно, создает внутреннее напряжение и в его поэтических текстах). Такой разговор с самим собой, которому невольно следует и читающий эти стихи, – при том, что свойства лирического субъекта здесь остаются под большим вопросом («Здесь, здесь и здесь без свободных частиц я, не-я / на тонких резервах тянется восприятие / и мечтает исчезнуть» vs. «Деперсонализации боюсь как всякой свободной формы»), – возможно, единственный способ не потерять нити рассуждения.

Наиболее лаконичные тексты в «Смерти студента» сближаются с работой другого поэта, почти ровесника Ларионова – Андрея Черкасова, но в целом у Ларионова меньше стихийности; он более или менее успешно занят конструированием мира, в котором явления лингвистической философии сплетены, спаяны с реальностью, «данной нам в ощущениях»:

Саморепрезентация,
говорит X, вот что сжимает
меня как сердечную сумку
в этой жидкой воде: перепрыгнувший через причины погибший
не был фланером.

Иногда эта спаянность готова обернуться противоборством; его отзвуки можно слышать в упоминаниях неприятного, отторгаемого телесного: слюны, рвоты, кашля. Полем противоборства языкового/идеального и телесного/реального становится, конечно, человек; это противоборство может, как в рассказе Брэдбери «Уснувший в Армагеддоне», завершиться смертью – уничтожением поля. Именно так и происходит в заглавном стихотворении «Смерть студента»: «За чертой города найдено тело, растерявшее шлейф уловок. / Язык каменист, теснит несогласную / о / рта, скользкой слюной ползущую на рельеф».

Никита Миронов. Шорох и морок: Первая книга стихов. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2013

Воздух