— Да, сеньор, очень необычные слова. Но в тот момент я об этом не подумала. Какая глупость! Никогда себе не прощу.
— Было ли в нем еще что-нибудь необычное?
— Теперь, когда я припоминаю, я отчетливо его вижу и даже, мне кажется, слышу: он очень медленно говорил и с акцентом.
— Так, будто он из деревни приехал или будто испанский ему не родной язык?
— Именно так, будто испанский ему не родной язык.
— Тогда с каким же акцентом?
— Не знаю... возможно... да, пожалуй, вроде бы с немецким.
Мы переглянулись с инженером Андраде: в Мексике тогда жило совсем немного немцев. Не забудьте, шла война, и все немцы были на подозрении. Ни один из них не решился бы пойти на такое дело.
— А он сам? Как он выглядел?
— Высокий... без волос... от него чем-то сильно пахло, вроде бы сыростью.
— Сеньора, простите мою дерзость, но если человек этот был такой странный, так почему вы отпустили с ним Рафаэлито?
— Не знаю, не знаю. По глупости. Потому что я всегда ему многое разрешала. Я никогда не думала, что с ним может случиться что-то плохое... Подождите, вот еще что: когда этот человек подошел близко, я увидела, что он очень бледный... Как вам это объяснить?.. Такой беловатый, такой вот, как улитка... как улитка, когда она вылезает из раковины.
— Господи помилуй, что ты говоришь! — воскликнул инженер.
Я вздрогнул. Притворяясь спокойным, стал перечислять:
— Итак, стало быть, изъяснялся он необычно, говорил с немецким акцентом, на нем был голубой мундир, от него плохо пахло и он был рыхлый и липкий. Коренастый, очень толстый?
— Нет, нет, очень, очень высокий, худой... ах да, у него была борода.
— Борода! Но теперь никто не носит бороду.
— А он был с бородой... Нет, скорее это были такие усы или бакенбарды... вроде бы русые или седые, не знаю.
Лицо инженера выражало ужас, овладевший и мной. Я снова попытался скрыть страх. Небрежно спросил:
— Вы позволите посмотреть журнал, который вам дал этот человек?
— Это была газета, мне кажется. Я и цветок сохранила в сумке. Ты не помнишь, с какой я была сумкой?
Инженер поднялся.
— Я захватил ее из санатория, она в твоем шкафу. Из-за всех этих волнений мне даже в голову не пришло ее открыть.
Сеньор, на своей работе я видывал вещи, которые хоть кого испугают. И все же никогда не приходилось мне испытывать и никогда не придется испытать такой чудовищный страх, как тот, что охватил меня, едва инженер Андраде открыл сумку. Он вынул увядшую черную розу (на этом свете черных роз не бывает), золотую бутоньерку, очень истертую, и совсем пожелтелую газету, которая чуть не распалась на куски, когда мы ее развернули, дабы увидеть, что это была «Ла гасета дель империо»
[245]от 2 октября 1866 года, еще один-единственный экземпляр которой — как мы потом узнали — хранится в Хемеротеке [246].Инженер взял с меня слово, что все останется в тайне. Сегодня, спустя столько лет, полагаясь на его здравый смысл, я осмеливаюсь эту тайну раскрыть. Господь свидетель, что ни моя жена, ни дети никогда ни слова не слыхали обо всем этом.
С этого времени и по сю пору, не пропуская ни одного дня, сеньора Ольга гуляет в Чапультепеке и разговаривает сама с собой. В два часа пополудни она садится на согнутый ствол того же самого дерева, уверенная, что однажды в этот час земля разверзнется и ей либо возвратят сына, либо она сама попадет, как улитка, в царство мертвых.
Придите в парк в любой день, и вы встретите ее: она все в том же платье, что было на ней 9 августа 1943 года, она сидит недвижно и ждет, ждет...
РЕНЕ АВИЛЕС ФАБИЛА
(Мексика)
В ВОЛЧЬЕЙ ШКУРЕ
Я их боялся, это было предчувствие. Но вы сможете себе представить, что у меня были более серьезные основания их ненавидеть.
У Господа Бога случился припадок безумия, и всю свою вселенную он расколотил в куски; вопли и кровь, проклятия и изуродованные останки.
...в груди каждого из нас живет степной волк, только мы молчим и не признаемся в этом.
Он, Роберт Лестер, человек с самым заурядным именем и самой примитивной индивидуальностью, украл из машины всего-навсего пакет. Ему и в голову не могло прийти, какая тут таится опасность.