Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки

Сесилия не переставала плакать, и молодому человеку было неудобно сказать, что вода закипела. Когда по кухне разнесся запах горелого хлеба, Сесилия улыбнулась сквозь слезы. Корреа решил, что улыбка ему нравится — отчасти потому, что плач на миг прекратился. К сожалению, она снова заплакала; Корреа погладил ее по волосам, ибо не находил убедительных доводов, которые могли бы ее утешить, и обнаружил, что ласкать плачущую женщину как-то проще. Сесилия отвечала на его ласки, не прерывая рыданий. Ему удалось немного приободрить ее, но тут неосторожное слово, видимо, вызвало воспоминания, грозившие новым взрывом. Когда он уже готовился к худшему, Сесилия сказала:

— Теперь я тоже хочу есть. Сейчас что-нибудь приготовлю.

«Слезлива, но характер хороший»,— подумал Корреа. Они поели, потом пошли отдыхать, и оказалось, что времени хватает на все. Впервые за эти часы вспомнив о докторе Марсело, Корреа подумал: «Лишь бы он не опоздал на встречу». Затем его охватил страх, что час свидания придет слишком скоро; он решил, что догадки о том, почему Сесилия не отвергает его ласк, не только циничны и грубы, но и нелепы. «Ей больно, потому ей и хочется, чтобы ее утешали,— сказал он себе.— Ласки — универсальное средство, ведь плачущие дети успокаиваются, когда их ласкают». Он забыл о докторе, забыл об экзаменах. И нашел, что Сесилия ему очень нравится.

В этот долгий день, когда столько ему удавалось, молодому человеку удалось наконец спросить:

— Где мы находимся?

— Не понимаю,— ответила Сесилия.

— В какой части света мы сейчас?

— В Уругвае, конечно. В Пунта-дель-Эсте.

Молодому человеку понадобилось время, чтобы переварить услышанное. Потом он спросил:

— Как далеко Пунта-дель-Эсте от Буэнос-Айреса?

— На ширину Ла-Платы. Самолетом примерно так же.

— А сколько это километров?

— Около четырехсот.

Корреа сказал, что она очень умная, но есть кое-что, о чем он знает, а она, наверное, нет.

— Спорю, ты не знаешь, что есть такой туннель, по которому можно прийти сюда пешком, не торопясь, что называется, нога за ногу, за пять минут.

— Откуда?

— Из Тигре, конечно. С самой дельты. Думаешь, я вру? Вчера вечером мы с одним доктором по имени Марсело приехали из Тигре на катере, проплыли ну совсем недолго, высадились на остров, поросший тополями и кустарником,— такой же, как все остальные. Там находится вход в туннель, снаружи его не видно. Мы вошли и минут пять спустя (но под землей казалось, что мы идем вечность) очутились среди садов и вилл, в районе парков, в городе-саде.

— В Пунта-дель-Эсте?

— Вот именно. Только я должен предупредить, что про туннель никто не знает, кроме нас троих — доктора, тебя и меня. Прошу тебя, никому о нем не говори.

Увлекшись объяснениями, Корреа не заметил, что Сесилия опять погрустнела.

— Я никому не скажу,— заверила она и добавила уже другим тоном: — Как бы обманщик ни клялся, он в конце концов все равно бросит тебя одну.

— Не понимаю, как кто-то мог тебе лгать! — горячо воскликнул Корреа.

— Вдруг его почему-то охватил страх, что Сесилия думает, будто туннель — вранье. Он снова и теперь с большими подробностями стал описывать все путешествие, начиная со встречи с доктором Марсело и вплоть до прощания на «Четырнадцатой остановке».

— Как раз на этой остановке,— подчеркнул он,— завтра ровно в пять утра доктор будет ждать меня, чтобы отвести назад.

— Через туннель? — спросила Сесилия, опять на грани слез.

— Мне надо заниматься. До экзаменов остается совсем немного. Я сдаю за первый курс юридического.

— К чему эти сказки? Я скоро привыкну к тому, что меня бросают.

— Это не сказки. Напротив, я дал тебе сейчас лучшее доказательство моей искренности. Если доктор Марсело узнает, он меня убьет.

— Ах, оставь, пожалуйста, это все равно как если бы я сказала, что за пять минут пришла по туннелю из Европы.

— Нет, здесь совсем другое. Послушай хорошенько: между Европой и нами много километров, много моря. Если ты мне все еще не веришь, я попрошу доктора Марсело объяснить мне, как это получается, и на следующей неделе, когда вернусь, все тебе расскажу.

— Когда вернешься,— сказала Сесилия, словно говоря сама с собой.

Чтобы не терять времени на поиски убедительного ответа, Корреа стиснул ее в объятиях. Лучшая часть этого дня была очень счастливой и тянулась долго-долго — как ему казалось, дольше, чем сам день. Хотя на ночном столике торопливо тикал будильник, они верили, что время остановилось; но вдруг в доме потемнело, Корреа подошел к окну и отчего-то огорчился, увидев, что наступили сумерки.

Ночь еще приберегла для них счастливые мгновения. Они немного поели (в воспоминаниях молодого человека этот ужин рисовался пиром), вернулись в постель, и им опять показалось, что время замедлило свой бег. Они проголодались, и когда Сесилия вышла на кухню, Корреа поставил будильник на половину пятого. Потом они ели фрукты, разговаривали, обнимались, снова разговаривали и, наверное, уснули, потому что звон будильника перепугал их обоих.

— Что это? — спросила она.— Почему?

— Я поставил будильник. Помнишь, меня ждут.