Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки

Малыш уже завтракал, положив рядом газету, Исабели осталось ровно столько места, чтобы удалось втиснуть локоть. Луис пришел из своего кабинета последним, вид у него был довольный, как всегда в полуденную пору. Принялись за еду. Нино говорил о ракушках, о том, что нашел в камышах улиточью икру, о том, как лучше сортировать ракушки для коллекции — по величине или по цвету. Улиток он сам прикончит, потому что Исабель их жалеет, а раковины они разложат сушиться на листе цинка. Затем пили кофе, Луис, как всегда, поглядел вопросительно на детей, и тут Исабель вскочила первая, побежала искать дона Роберто, хотя дон Роберто еще раньше ей сказал. Она обежала вокруг крыльца, и, когда вернулась, Рема и Нино вместе склонились над ракушками, они словно позировали для семейной фотографии, на Исабель взглянул только Луис, и она сказала: «Он в кабинете у Малыша». Малыш раздосадованно повел плечами, а Рема в это время касалась улитки кончиком пальца так осторожно, что казалось, палец такой же мягкий, как улитка. Потом Рема встала, пошла за сахаром, Исабель пошла с нею, они болтали на ходу и вернулись, смеясь шуткам, которыми обменялись в буфетной. Поскольку у Луиса кончилось курево и он велел Нино сбегать за ним в кабинет, Исабель поспорила с Нино, кто первый найдет сигареты, и они выбежали вдвоем. Победил Нино, они вернулись бегом, толкая друг друга, чуть не налетели на Малыша, тот шел читать газету в библиотеку, досадуя, что не может пользоваться своим кабинетом. Исабель уселась рассматривать ракушки, и Луис, ожидавший, чтобы она, как всегда, поднесла к его сигарете огонек, увидел, что она целиком погрузилась в созерцание улиток, которые зашевелились, медленно поползли наружу; вдруг Исабель взглянула на Рему и тотчас отвела глаза, улитки словно заворожили ее, и потому она не шевельнулась, услышав первый вопль Малыша, все уже бежали к библиотеке, а она сидела над ракушками, словно не слышала, как снова вскрикнул Малыш — крик был сдавленный,— как Луис ломился в дверь библиотеки, как вбежал дон Роберто с собаками, как стонал Малыш, как неистово лаяли псы, как Луис повторял: «Но он же был у него в кабинете! Она сказала, он у него в кабинете!», а Исабель склонилась над улитками, улитки были гибкие, словно пальцы, словно пальцы Ремы, а вот рука Ремы опустилась на плечо Исабели, вот приподняла ее голову, и заглянула ей в глаза, и глядела целую вечность, и Исабель надрывалась в жестоком плаче, прижимаясь к Реминой юбке, и плач был радостью наоборот, и Рема гладила ее по голове, успокаивала, мягко водя пальцами и что-то бормоча ей на ухо, и в шепоте Ремы, казалось, была благодарность, было одобрение, которого не выразить словами.

ДАЛЬНЯЯ Дневник Коры Оливе

12 января.

Вчера вечером было опять то же самое, мне так надоели браслеты и лицедейство, pink champagne [176] и лицо Ренато Виньеса, о, какое лицо — бормочущий тюлень, портрет Дориана Грея перед самой развязкой. Легла в постель, а в ушах — «Буги-вуги Красной отмели», а во рту — привкус шоколадных конфет с мятным ликером, маминого поцелуя, зевотного, пепельно-серого (она после праздника всегда пепельно-серая и спит на ходу, огромная рыбина, такая сама на себя не похожая).

Нора говорит, она засыпает при свете, под гомон, под экстренные сообщения раздевающейся сестры. Вот счастливицы, а я гашу все огни вокруг себя и на себе — выключаю светильники, снимаю драгоценности,— раздеваюсь под разноголосицу всего, что мельтешило днем вокруг меня, пытаюсь уснуть — и вот я ужасающий полнящийся звоном колокол, я волна, я цепь, которой всю ночь громыхает наш Рекс в кустах бирючины. Now I lay me down to sleep... [177] Приходится вспоминать стихи, а то еще есть система — искать слова со звуком «а» внутри, потом с «а» и «е», с пятью гласными, с четырьмя. С двумя гласными и одной согласной (око, ива), с тремя согласными и одной гласной (горб, гроб), и снова стихи: «Луна в наряде жасминном зашла в цыганскую кузню, мальчик глядит на нее...» [178] С тремя гласными, чередующимися с тремя согласными: кабала, лагуна, аналог, радуга, Мелита, пелена.

И так часами: с четырьмя гласными, с тремя, с двумя; потом палиндромы [179]. Сначала попроще: бармен, нем раб; пил сок, кос лип; потом сложнейшие, очень красивые: тут хорош сыр к еде, крыс шорох тут; но, молод, летел долом он. Или изысканные анаграммы: Salvador Dali, Avida Dollars [180], Кора Оливе — королева и... Красивая анаграмма, потому что она как бы открывает путь, потому что ничем не кончается. Потому что: королева и...

Нет, ужасная. Ужасная, потому что открывает путь той, которая не королева и которую я опять ненавижу ночь напролет. Ту, которая Кора Оливе, но не королева из анаграммы, она что-то жалкое, нищенка в Будапеште, профессионалка из публичного дома в Кочабамбе, официантка в Кетцальтенанго [181], она где-то далеко и не королева. Но она все же — Кора Оливе, и потому вчера вечером было опять то же самое: я ощущала ее присутствие — и ненавидела.

20 января.