Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки

Как он считал тогда — это, кстати, было совсем недавно,— они владеют тремя поездами, и думаю, правда не уверен, что у них есть свой человек в диспетчерской на «Примера Хунта». После случившегося самоубийства рассеялись мои последние сомнения. В тот вечер я следил за одной из них и видел, как она вошла в телефонную будку на станции «Хосе Мариа Морено». Перрон был пуст, и я оперся подбородком о боковую перегородку, как усталый человек, едущий с работы. В первый раз я видел кого-то из них в телефонной будке и не удивился таинственному и немного испуганному виду девушки, тому, что она на секунду заколебалась, прежде чем войти в кабину, и огляделась вокруг. Услышал я немного — всхлипывание, звук открываемой сумочки, сморкание и потом: «Как там канарейка, ты приглядываешь за ней, да? Ты даешь ей по утрам канареечное семя и чуть-чуть ванилина?» Такая тривиальность меня удивила — голос был не похож на тот, каким дают указания, что бы там ни были за отношения,— слезы слышались в этом голосе, душили его. Я сел в поезд раньше, чем она могла меня заметить, и сделал полный круг, продолжая изучать стыковки и организацию смены одежды. Когда мы снова оказались на «Хосе Мариа Морено», она уже застрелилась (сначала, говорят, перекрестившись); я узнал ее по красным туфлям и светлой сумочке. Собрался народ, многие толпились около машиниста и служителя в ожидании полиции. Я увидел двоих из них (они такие бледные) и подумал, что случившееся послужит испытанием на прочность планов Первого, потому что одно дело, сидя на глубине, переиначить чью-то жизнь и другое — полицейское расследование. Неделя прошла без всяких новостей, никаких последствий — обычное, чуть ли не ежедневно случающееся самоубийство; я тем временем стал бояться метро.

Я понимаю — мне нужно еще многое узнать, может быть главное, но страх сильнее меня. Теперь я только подхожу ко входу «Лимы» — это моя станция,— вдыхаю спертый воздух, этот запах «Англо», который поднимается снизу, слушаю шум поездов. Сижу в каком-нибудь кафе как последний дурак и спрашиваю себя, можно ли отказаться — всего в двух шагах — от полного их разоблачения. Я столько знаю и смог бы быть полезным обществу, если бы открыл все происходящее. Я знаю, что в последние недели у них было уже восемь поездов и что число таких, как они, быстро увеличивается. Новичков пока трудно узнать, поскольку обесцвечивание кожи — процесс медленный и, кроме того, они, без сомнения, принимают меры предосторожности. Едва ли в планах Первого есть просчеты, и мне представляется невозможным установить их количество точно. Чутье мне подсказало, еще когда я спускался и следил за ними, что в большинстве поездов их полно, что в любой час обычных пассажиров встречается все меньше и меньше; и я не удивляюсь, почему газеты кричат, что нужны новые линии, не хватает поездов и надо срочно принимать срочные меры.

Я повидался с Монтесано и кое-что ему рассказал, надеясь услышать о том, что известно ему. Мне показалось, он не поверил, возможно, он сам напал на след, а более вероятно, что он предпочитает вежливо не вникать во что-либо выходящее за рамки его воображения, не поговорив предварительно с кемнибудь из начальства. Я понял, что бесполезно снова говорить ему об этом, он может обвинить меня в том, что я усложняю ему жизнь своими чуть ли не шизофреническими фантазиями, особенно когда он, похлопав меня по плечу, сказал: «Вы устали, вам бы нужно попутешествовать».