Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки

С другой стороны, в чем-то характер Антонио изменился к лучшему, и это меня частично утешало: из инертного он стал крайне активным, прекратил хандрить и пребывал в явно веселом расположении духа. У него появились какие-то таинственные дела, хлопоты, а ведь это говорило о повышенном интересе к жизни. После ужина мы ни на минутку не оставались вдвоем в комнате, чтобы послушать радио, почитать газеты, поболтать о том, что приключилось за день, или просто посидеть безо всякого дела. В выходные и праздники мы теперь тоже не позволяли себе передохнуть: мне передалось беспокойство Антонио, и я, как его верное отражение, металась по дому, прибираясь в шкафах, в которых и так царил порядок, мыла и перемывала и без того чистые целлофановые пакеты — в общем, из кожи вон лезла, стараясь соответствовать мужу, занимавшемуся бог знает какими таинственными делами. Он же с удвоенной нежностью и заботой ухаживал за птицами, тратя на них большую часть своего свободного времени. Антонио сделал новые пристройки к вольеру, а вместо засохшего деревца, росшего посередине, посадил новое, побольше и посимпатичней, и вольер стал еще краше.

Две канарейки выронили стрелы и кинулись драться; перья полетели во все стороны, Антонио даже почернел от злости. Интересно, он мог бы их убить? Клеобула обмолвилась как-то, что Антонио жестокий. «Кажется, будто у него за поясом кинжал»,— пояснила она свою мысль.

Антонио больше не позволял мне чистить вольер. В то время он уже покинул су пру веское ложе и перебрался на дальнюю половину дома, в комнату, служившую нам кладовкой. Ночи напролет Антонио лежал на тахте — той самой, на которой любил в часы сьесты прилечь мой брат, когда приходил к нам в гости,— и, видимо, не мог сомкнуть глаз; я так думаю, потому что порой до рассвета слышно было, как он ходит взад и вперед по каменным плитам пола. Иногда он часами просиживал взаперти в этой проклятой комнате.

Канарейки одна за другой выронили из клювиков крошечные стрелы, уселись на спинку стула и нежно защебетали. Антонио встал и, глядя на Марию Каллас, которую всегда называл «Королевой бунтарей», произнес какое-то слово, на мой взгляд лишенное всякого смысла. Канарейки снова вспорхнули в воздух.

Я пыталась подглядеть через разноцветные витражи в окне, чем же он там занимается. Я даже нарочно поранила руку ножом, чтобы под этим предлогом к нему постучаться. Когда он открыл дверь, стайка канареек вылетела из комнаты и направилась к вольеру. Антонио обработал мою рану, однако держался сухо и недоверчиво, словно догадываясь, что я специально все подстроила, пытаясь привлечь его внимание. Примерно в это же время он на две недели отлучался из дому, уехал на грузовике неизвестно куда и привез целую сумку разных трав.