Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки

Да-да,— ответил еле слышно доктор.— Он умер мгновенно, как вы и предсказывали. Разве что во сне.— Тут он заметил, что они как раз находились на изгибе затененного ивами полумесяца, среди очень странных домов с остроконечными кровлями. И, оставив ее там, около решетчатой калитки безлюдного дома, на которую она положила чрезмерно белую руку (такие калитки с коваными железными цветами бывают лишь в очень старых домах), он устало побрел в сумерках вниз по улице Химеры.

ЭЛЕНА ГАРРО (Мексика)

ВО ВСЕМ ПОВИННЫ ТЛАСКАЛЬТЕКИ

Нача услышала стук в дверь кухни, но и с места не двинулась. Стук повторился — тогда она осторожно открыла дверь и поглядела во тьму. Сеньора Лаура в обгоревшем, испачканном землей и кровью белом костюме стояла у двери.

— Сеньора!..— ахнула Нача.

Они вошли в кухню.

— Свари кофе, Нача. Мне холодно...

— Сеньора, ведь сеньор... сеньор убьет вас... А мы уже считали вас умершей.

— Умершей?

Лаура печально взглянула на белую облицовку кухни, села на стул; подняв колени на уровень груди, обхватила их руками и замерла. Нача стала кипятить воду для кофе и краем глаза поглядела на хозяйку: может, она скажет еще что-нибудь? Сеньора положила голову на колени, она словно бы глубоко задумалась.

— Послушай, Нача, а ведь во всем повинны тласкальтеки [205].

Нача ничего не ответила. Она смотрела на воду — та все не закипала. Ночь в саду размывала контуры розовых кустов и мраком окутывала смоковницы. За ветвями ярко светились окна соседних домов. Сейчас кухня была отделена ото всего мира невидимой стеной печали, временем ожидания.

— Ты не согласна со мной, Нача?

— Согласна, сеньора.

— И я как они: изменница...— с тоской сказала Лаура. Кухарка, скрестив на груди руки, ждала, когда же наконец закипит вода.

— А ты, Начита, ты тоже изменница?

Лаура взглянула на кухарку с надеждой. Если Нача признает это, значит, она понимает свою хозяйку. А Лауре просто необходимо было, чтобы этой ночью кто-то понял ее.

Нача немного подумала, затем вновь взглянула на воду — та наконец-то заклокотала,— залила кипятком кофе и, вдохнув ароматный пар, почувствовала, как ей сейчас хорошо рядом с хозяйкой.

— Да, сеньора Лаура, я тоже изменщица.

Довольная собой, она налила кофе в белую чашечку, положила два куска сахару и поставила чашку на стол, поближе к сеньоре. Та задумчиво отхлебнула.

— Знаешь, Начита, я теперь знаю, почему во время этой нашей поездки в Гуанахуато [206], о которой так много все говорили, почему во время этой поездки было столько происшествий. В Миль-Кумбресе у нас кончился бензин. Маргарита перепугалась — ведь уже поздно было. Какой-то водитель дал нам немного бензина — добраться до Морелии. А в Куицео, на белом мосту, машина неожиданно стала. Маргарита тогда поссорилась со мной, ведь ты ее знаешь: она ужасно боится пустынных дорог и индейцев. На проходившем мимо туристском автобусе она уехала в город за механиком, а я осталась одна на середине белого моста, над высохшей частью озера, и на дне его белели камни. Свет был необыкновенно белый, и мост, камни, автомобиль — всё поплыло в нем. Затем свет распался на куски, потом — на тысячи точек, стал вращаться, пока не застыл неподвижно, словно фотография. Время повернулось обратной своей стороной — вот так смотришь на почтовую открытку с лицевой стороны, а потом поворачиваешь ее, чтобы взглянуть, что написано на обороте. Над озером Куицео я ушла к себе — к той, прежней. Такие перемены вызывает полуденный свет, когда солнце, если окажешься в самом средоточии его лучей, оборачивается белым пятном. И мысли распадаются на тысячи мельчайших осколков — голова идет кругом. Я в это мгновение взглянула на свой белый костюм и тотчас же услышала шаги. Я не удивилась. Я подняла голову и увидела: он подходит. В это мгновение я и ощутила всю тяжесть своей измены, и я испугалась и хотела бежать. Но время замкнулось вокруг меня, обернулось единственным и бренным мгновением, и я не смогла даже пошевельнуться на сидении в машине. «Когда-нибудь ты столкнешься со своими поступками, они станут камнями-повелителями, как вот этот»,— сказали мне однажды в детстве, указывая на статую божества, какого — сейчас я и вспомнить не могу. Все забывается, ведь верно, Начита? Но забывается только на время. В той жизни даже слова казались мне камнями, воздушными и прозрачными камнями. Слово произносилось — и камень отвердевал, и оно оставалось написанным на все времена. Разве не такими были слова твоих предков?

Нача подумала немного и сказала с уверенностью:

— Да, такими они и были, сеньора Лаурита.