Книга Песни Песней

Нос твой, как башня Ливанская. Это похоже на шутку. Действительно ли она имела такой огромный нос? Разве это не гротеск? Однако если провести сравнение этого образа с другими метафорическими описаниями тела, то окажется, что все вполне пропорционально. Ее шея подобна башне, голова как гора Кармил, ее глаза — огромные цистерны. Ее груди сравнивались с горами (2:17). Однако речь идет не о женщине–гиганте. Мы должны понимать, что связь с действительностью в метафорах лингвистическая, а не визуальная. В древнееврейском языке от одного корня происходят слова: белый, Ливан и ладан. Так что ее нос может быть прямым, как башня Ливанская, но также может быть бледным и ароматным.

Твой нос столь прямой,
Столь белый и ароматный, как
Удаленных гор гряда.

И, наконец, она была увенчана прекрасной головой, величественной, как огромная гора Кармил, омываемая Средиземным морем. Также возможно, что гора Кармил ассоциируется с древнееврейским словом, означающим темно–красный цвет, что в свою очередь является поэтической параллелью описания локонов девушки (см. буквальный перевод 7:5. — Примеч. пер.).

Твои локоны так черны,
Но отливают пурпурным маслянистым
Блеском, Царица!

Царь увлечен [твоими] кудрями — игривый образ могущественного властелина, впавшего в рабство и ослабевшего от замечательных женских волос! Я попытался пересказать эту идею своими словами:

Как низко пал могучий царь!
Всем страх внушающий воитель
Унизил, подкосил себя,
Движением кудрей плененный.
Девичьи волосы
Ему ловушкой стали.

Кстати, в древнееврейском оригинале упомянут какой–то царь, а не конкретный царь, как подразумевается во многих трактовках. В те времена могущественные лидеры евреев Самсон (см.: Суд. 16:13) и Авессалом (2 Цар. 14:27) были пойманы в ловушку своими собственными локонами. Здесь же сердце юноши, образно названного царем, пленено локонами красивой девушки.

Пленительное очарование женских волос — это обычная тема любовной поэзии. Послушайте Александера Поупа:

Кудри — ловушка для мужской имперской расы,
Красавицы пленяют нас одним лишь локоном.

И Томаса Кареу:

Те волосы способны скручиваться,
И каждый завиток — цепь для души.

Таким образом, в этих стихах приводится, вероятно, наиболее чувственное описание девушки. Привлекательность образа, возникающего в нашем воображении в связи с этими описаниями, зависит не только от нашей способности понять смысл метафор, но также от нашего понимания красоты, которое культурно детерминированно. В развитых странах красавицами считаются стройные и загорелые женщины. В некоторых странах третьего мира женщины должны быть полнотелыми и светлокожими. Настенная древнеегипетская живопись показывает нам женщин стройных и полураздетых. Это резко контрастирует с зашнурованными в корсеты женщинами средневековой Европы. Отсюда следует, что красота не объективна и ее критерии весьма различаются.

Наши представления о красоте — это почти всегда идеализация, нечто дистанцированное от грубых реалий. Например, обнаженная девушка, выставленная перед классом студентов художественного колледжа, будет, возможно, выглядеть довольно жалко. Но все недостатки ее тела сгладятся в портретах. Мы видим то, что хотим увидеть, а не то, что есть на самом деле. Мы отфильтровываем то, что нам навязывается, но не устраивает нас. То же случается с фотографиями и живописью. Всегда есть некоторая искусственность в фотографиях красоток из модных журналов. Искусство освещения и ретуширования создает фантазию. Но в сущности это цель любых форм искусства — смягчить жестокие реалии жизни и перенести нас в более безопасный и приятный мир иллюзий.

Однако холодная красота произведений искусств затмевается теплой пульсирующей жизнью реальной красоты. Наш влюбленный, видя свою полную жизни и очарования возлюбленную, впадает в экстаз и превозносит ее красоту в стихах, приведенных ниже.

Дуэт желаний (7:7–11)