Книга писем

Так закончился этот странный разговор. Я понимал - наступил какой-то действительно важный для нашей судьбы момент. О, я, конечно, не поверил, будто здесь вполне обычное затруднение и неудобство для нашей новой встречи, мол, не окажется ли кто-нибудь из нас троих в слишком глупом положении, а конкретно, не выйду ли я слишком смешным на фоне ее выздоравливающего, соскучившегося, как она сама выразилась, мужа. Или наоборот, не получится ли он тем назойливым препятствием нашей близости, исчезнувшим на время недомогания, а теперь вновь замаячившим на горизонте. Последнее, по ее словам, вообще не соответствовало ходу вещей, да и я сам не принимал такой постановки вопроса. Нет, тут было что-то совсем другое, что-то глубокое, сердечное из области, где решаются самые важнейшие вопросы. Ведь не могла же она первой напрашиваться на свидание и, следовательно, весь разговор был затеян ради ее самой, будто до того она еще колебалась, а теперь в середине января решилась. Я так это понимал, что просто-таки опустил руки, решив ничего не предпринимиать. Может быть, я уже тогда знал правильный ответ и потому лишь не радовался, чтобы не сглазить. Мы расстались, ничего не решив. Все переносилось на завтра, на следующий решительный день, день колебаний, сомнений и окончательного выбора. Я полностью доверился ей: пусть, как решит, то и будет.

Никакое преувеличение, никакая остроумная метафора или, говоря сухим языком, аналогия, не могут превзойти реальную комбинацию естественных событий. Мог ли я в любом случае не последовать в тот день за ней к ее мужу? Хватило бы у меня сил отказаться от свидания только из-за унижения оказаться в положении стороннего наблюдателя? Не уверен, не знаю, не могу гарантировать. Слава Богу, сию чашу пронесли мимо меня кому-то другому.

Да, мы были там. Сначала это походило на испытание, на некий хитроумный опыт с неясными, изменявшимися по ходу дела предпосылками, и с еще более неясным исходом. От страха потерять то, чего я еще не имел, но наверняка мог бы получить, все мысли свело в одну безобразную, отвратительно малых размеров точку, из которой рождался лишь один, нарочито серьезный, мрачный, даже, я бы сказал, исторический взгляд на природу вещей. Временами, казалось, все рухнуло - такими долгими показались мне тридцать-сорок минут ожидания на краю третьего Рима. Наверное, оттуда, из того места, где они были вместе, меня трудно было различить на фоне черных северных пиний. Я исчезал, растворялся, таял во временах, как тает бритвенное лезвие в лимонной кислоте. Я превращался в маленького малозначительного человечка, брошенного в реторту средневекового алхимика. Она уже не вернется, ныло под ложечкой, и тут же уточнялось в мозгу, т.е., конечно, вернется, дорога-то назад одна, но уже совсем не той, что раньше, холодной, чужой, не нуждающейся в моих навязчивых притязаниях. Вспомнилась отвратительная сцена, случившаяся некоторое время назад в какой-то полутемной кофейне, куда мы зашли передохнуть и обогреться, и где пьяная нахальная рожа, схватив меня за грудки, грозила тут же меня измордовать, а я так же унизительно испугался, и не столько действительно быть измордованным, сколько открыться пред нею мелким слабохарактерным человеком. Тогда кое-как пронесло, а что теперь?

Теперь она появилась. Я заметил ее первым, я увидел еще издалека, как она обрадовалась своему новому появлению передо мной, и все покатилось вверх, к новому состоянию души, победившей в себе древние предрассудки.