Книга Полетов

Первый день заточения был хуже всех, что он помнил, хуже, чем день смерти старого библиотекаря, хуже дня расставания с Сиси. Тогда мир, каким бы мрачным он ни был, по-прежнему его окружал. И оставались книги, куда он мог погрузиться. Тюрьма же - предел ужаса.

Время текло медленно, отмечаемое лишь брезжущим и меркнущим светом за решетчатым окном, скрежетом двери и звяканьем кружки и миски о камень. Он пытался вести счет дням, но вскоре сбился. Раз он заговорил с тюремщиком, но получил сапогом в живот - тогда для поддержания духа стал шепотом декламировать стихи и жадно ловил даже отзвуки криков, спасаясь от одиночества. Временами наваливалось такое глубокое отчаяние, такая гнусная тоска, что он готов был убить себя. Иногда же возникала странная эйфория, и миска прокисшей овсяной каши казалась королевским пиршеством, а стихи симфонией звучали у него во рту. Бывало, в лесу, измученный бесплодными поисками пищи, он представлял себе роскошные покои, где не придется шевелиться, а только спать и есть, что подано, но мечта эта обернулась кошмаром. Он стерпел бы любой голод просто за один шаг на свободе.

И опять, и опять беседовал он с друзьями по лесным скитаниям, задавая новые вопросы, воображая их ответы. Как же прекрасно было услышать глубокий бас Балко, резкий и насмешливый голос Адеви, сонное бормотание Зелзалы. Что есть живая беседа, как не пролог к последующему мысленному общению, где слова и суждения, отобранные и взвешенные, получают новый смысл?

Он спал, когда дверь распахнулась настежь, так, что полетели искры. Тюремщик поставил лампу возле его головы, присел с молотком и зубилом и сбил с его ноги кандалы. Рывком подняв Пико, толкнул к выходу и повел темными коридорами мимо жалобных стонов и неописуемой вони. Поднявшись до конца длинной лестницы, тюремщик покопался в связке ключей на массивном кольце, открыл дверь и выпихнул Пико в ночь и дождь.

После спертого аммиачного духа тюрьмы так свежи были капли дождя на лице, что он лег на спину, подставив дождю все тело. Но тут же рядом раздался голос, и маленькая рука затормошила его.

- Идем. Идем со мной.

Он разлепил веки и встретил взгляд девушки, той самой, которой пришел на выручку неизвестно сколько дней назад, а теперь уже она упрашивала его встать. С трудом он поднялся.

Вот идут они, изувеченный поэт и девушка, идут под дождем по пустынным улицам, поддерживая друг друга, медленно скользя между тусклыми островками света от уличных фонарей, не говоря ни слова. Его одежда изорвана и протерта до дыр, запачкана экскрементами, башмаки точно решето, шляпа похожа на гнилой баклажан. Ну а она? На ней свободная юбка с нашитыми по подолу колокольчиками, синяя блузка с глубоким вырезом между маленьких грудей, золотистые туфли-лодочки, большие серьги-обручи самоварного золота, позвякивающие медные браслеты на запястьях, ожерелье из деревянных бусин. Распущенные волосы мокнут под дождем.

Войдя в полосу света, он оборачивается к ней и ясно различает трогательное девичье личико сердечком. Нежная кожа, подбородок ребенка, но глаза гораздо старше лица, глаза, уже выплакавшие немало слез. И, несмотря ни на что, смешинка на губах, похожих на раздавленную землянику. Лицо это было для него в жалком нынешнем состоянии как улыбка ангела.

Дорога через город заняла полночи, так он был истощен. На рассвете они оказались у нужной двери, и она почти проволокла его вверх по ступенькам до счастливой обители. В пахнущей духами комнате сняла с него вымокшую одежду, губкой обмыла лицо теплой водой из таза, насухо вытерла полотенцем. Затем блаженство подушек, простыней, одеял и пух взамен холодного камня. Задернутые шторы, тепло, сон.

***

Просыпался он как утопающий, что выныривает и погружается, еще раз пробивает поверхность и снова уходит под воду, с каждым разом его выталкивало все ближе к свету дня, он же силился подольше удержаться в бархатной темноте сна, а тем временем у самой кромки сна какой-то голос напевал непонятные слова.

Наконец он открыл глаза. Он был в белой комнате. Белый свет падал на матрас на полу, где он лежал, на туалетный столик с полукруглым зеркалом, заставленный пузырьками с содержимым разных оттенков белого вина и восхода вперемешку с подушечками для пудры и кисточками, ароматными апельсиновыми палочками, булавками и прочими мелочами, нужными женщине для общения с внешним миром.

Как перья, сброшенные линяющей птицей, валялись по стульям и на полу яркие наряды. На стенах висели картины с нагой девушкой, парящей среди звезд, хотя и лишенной крыльев. Звезды окружали ее голову, она танцевала над деревьями, над крышами домов. А в обтянутом зеленым сукном кресле, под колышущимися шторами, та же девушка штопала синюю блузу, тихонько напевая, и Пико увидел, что при дневном освещении ее волосы цвета маковых лепестков.

- Скажи мне свое имя, - произнес он.

Она подняла глаза и улыбнулась:

- Ты проснулся...

- Красавица, скажи свое имя.

- Я Солья.

- А меня зовут Пико. Солья, можно спросить, о чем ты поешь?

- Послушай:

Всю ночь шел снег,