Книга последних слов

Антоненко поочередно натравил в один и тот же час трех собак на Блохина и Кочарян. Тяжкие укусы, моральные страдания потерпели люди. Судили вы за это Антоненко? Не судили. Замяли вы это дело, а газетчика, который фельетон тиснул в «Знамени коммуны», проработали на партсобрании и выговор дали. В газете же написали, что Блохин и Кочарян признали свою вину в раздразнивании служебных собак, посвистывании над ними и в доведении трех овчарок до фактического бешенства неоднократными плевками в их сторону, после чего овчаркам ничего не оставалось как броситься на обидчиков. Вот как партия наша дело повернула. Блохина подкупили выдачей без очереди мотоцикла «Ява», на котором раскатывается он по городу в нетрезвом виде. Кочаряншу же назначили директоршей новой парикмахерской «Чародейка», где она успешно разводит жульничество.

Но Антоненку в те же самые дни показывали нам по телевизору. С наглой мордой демонстрировал он почетные грамоты от Восточной Германии за дрессировку кровожадных псов, орденами хвалился, фотографии разные предъявлял с растерзанными овчарками нарушителями границы. А под конец прокрутили часть из немецкого служебного фильма. На что уж я повидал всякого на фронте, а тут не было мочи смотреть – такие ужасы. Бежит человек. За ним свора собак. Метров пять остается ему до Западной Германии. Но где там! Псы накинулись на плечи ему, в голяшки вцепились – и тут я выключил ящик к чертовой бабушке.

Сам же думаю: зачем немцев травить, которые из одной части родины бегут в другую? Они же не в Швецию перебегают. И причина наверняка имеется у них приличная, если рискуют загрызанными быть. Но это уже не моего ума дело…

Теперь решительно перехожу к теленку, за честь и здоровье которого выступил не раздумывая, ибо он был мне как родной, и к Седьмого ноября должен был быть забитым моим свояком.

Защитник вызывал ведь пятерых свидетелей. Все они в один голос подтвердили: Антоненко пришел на Икшу пьяный в дребадан. Теленок мой мирно пил воду. Теленок есть теленок. Он не кусается и Берлинскую стену не перебегает. Его дело весу прибавлять.

Антоненко и говорит мне нахально, что, когда забью я теленка, непременно должен ему кости принести для навару в собачью кашу. Я вежливо отвечаю (свидетели слышали), что об костях не может быть и речи. Из костей мы сами не идиоты стюдень варить, а собак советская власть мясом кормит почище, чем рабочих и служащих. От питомника таким духом несет, что у прохожих граждан слюнки текут. И костей тебе не видать как своих ушей.

Допустил я это нецензурное выражение, виноват…

И тут покойный как заорет:

– Фриц! Фас! Фас! Фас!

Разумеется, Фриц этот вонючий, то есть немецкая овчарка, бросается на моего телка и в загривок ему вгрызается почти как волк. Такого я стерпеть не мог. Я фрицев, значит, на фронте бил, а они теперь телка моего валят, когда до Седьмого ноября полгода еще?! Так? Что я буду есть на праздник Октябрьской революции? Картошку на китовом жиру?… А покойный продолжает науськивать:

– Фас, Фриц! Фас его, гадину!…

Бегу за ружьецом. Прибегаю, а вода в Икше красная уже от кровищи телка моего.

Не хотел, говорю, мразь, унять собаку, теперь получит твой Фриц и в печень и в легкие дробищу.

Уложил овчарку. У телка же коленки в предсмертье подогнулись. В этот момент я получил со стороны покойного ряд ударов по голове. Я ответил ему взаимностью, а затем поторопился, тронул слегка прикладом, ну и вот… Глядим мы тут теперь с вами друг на друга с непониманием.

Не могу считать себя полностью виноватым, ибо если бы вы прислушались к сигналам зорких людей, то утихомирили бы злобную гадину покойного, который к тому же дрессировал собак для населения левым образом, а главное – мясом из собачьего пайка приторговывал…

Виноват я лишь бесконечно в том, что скрылся с места убийства вместе с убитым телком. Не мог я допустить, чтобы добро пропало и разложилось в Икше.

Напоследок мы со свояком налопались от пуза телятины и распили, конечно, литровочку за мою предстоящую тюремную жизнь. Думаю, что и вы так же поступили бы на моем месте. А в остальном я полностью поддерживаю нашу партию в ее продовольственной программе и в борьбе за разоружение американского империализма.

Прошу суд учесть, что я участвовал в освобождении немецкого народа от фашизма и для строительства Берлинской стены. А если я – известный инвалид Отечественной войны, то желаю отбывать наказание по месту жительства и готов вступить на пост, преждевременно покинутый Антоненкой, так как имею опыт воспитания собак в духе уважения к человеку, и никогда не воспользуюсь собачьим пайком в своих личных целях.

Прошу также быстрее объявить амнистию посаженным инвалидам Отечественной войны. Извините, если взбрехнул чего-нибудь лишнего. А насчет грубого обхождения в тюрьме с инвалидом и орденоносцем я напишу душевную жалобу отдельно…

С предстоящим вас всех праздником Седьмого ноября, граждане судьи, товарищ прокурор и дорогие зрители!

ОХОТНИК В БАРСОВОЙ ШКУРЕ