Книга последних слов

Подозреваю теперь, что в мои задачи входила бы дезинформационная деятельность и подрывная. Я должен был, повторяю, кроме всего прочего, использовать грызню и междоусобицу в культурных кругах новой эмиграции для создания невыносимой атмосферы жизни, скажем, литераторов, парализуя таким образом их творческую энергию и отвлекая от художественно-политических задач.

Все это, по замыслу моего начальства, дискредитировало бы в конечном счете эмигрировавших из СССР писателей в глазах общественного мнения Запада и создало бы им репутацию склочников, инсинуаторов, карьеристов, выскочек, мелкотравчатых завистников, бесхребетных либералов или туповатых тоталитаристов. Но я отвлекся от своей судьбы.

Драма моя духовно-психическая началась, конечно, после прочтения «Архипелага». Все аргументы поэта оказались бессильными перед фактами, потрясшими душу и сердце. Я почувствовал себя непоправимо раздвоенным человеком, а моя искренняя любовь к идеологии коммунизма дала, как говорится, трещину. Нельзя было, прочитав и другие книги, не соотнести всего там нарисованного и высказанного с советской действительностью. Нельзя было не задуматься всерьез о беспардонной лжи нашей жизни и соответственно о роли в ней честного, настоящего писателя.

Вот я и задумался. Задумчивость эта и привела меня на скамью подсудимых. Поделиться мне было не с кем тяжкими думами и противоречивыми чувствами. Мать мою к тому времени успели усыпить, как бешеную собаку, в чьих услугах больше не нуждались. Вот как отблагодарила партия чистейшего своего в моральном отношении члена.

Я в силу духовного горения и преданности работе оставался девственником. Мои отношения с Владленой Подкачаевой носили лирико-философский характер без половой возбужденности и порочных прикосновений.

Однако я нуждался в поддержке близкого существа, и с этой целью склонил к предварительному сожительству Владлену, дав клятву перед портретом Дзержинского подать заявление в ЗАГС перед Седьмым ноября. Владлена пошла на связь со мною, хотя работала в тот момент над диссертацией на тему «Партийность прекрасного. Эстетический анализ избранных произведений товарищей Суслова и Цвигуна».

После физической близости мы автоматически приступили к духовной и интеллектуальной, по примеру Владимира Ильича и Надежды Константиновны. Владлена нежно спросила:

– Ты читал гениальную поэму Жени Евтушенко «Мама и нейтронная бомба»?

– Читал, – сказал я с отвращением, потому что у меня уже не оставалось к тому времени сомнения в блядской и низкосортной продажности Евтушенко.

– Поэма прекрасна, так как она партийна, – сказала, прижавшись ко мне, Владлена.- А какая гражданская смелость нужна для создания образа матери лирического героя. Разве до него говорил кто-нибудь напрямик о социальной трудности жизни матери, которая вынуждена отоваривать дефицитной прессой лиц, имеющих доступ к дефицитным продуктам?… Разве затрагивали до него с подкупающей искренностью тему Христа, срывая лицемерные покровы с этого идола, обезоруживающего наш советский пацифизм? Никогда.

Я уклончиво ответил, что не нравится мне описание женских ног на целой странице и что это неспроста. Спекулянту, я-то знаю его прекрасно, хочется прослыть певцом женских ножек, и он как бы намекает нам вскользь, что это именно он – наш Александр Сергеевич Пушкин. Зря ты думаешь, что он свой до мозга костей человек. Зря. На самом деле он предатель, который завтра же вылижет задние промежности какому-нибудь ревизионизму, если таковой придет к власти. А вот ты, Владлена, будешь партийной до бесконечности.