Нет ответа, а ведь проблема эта поважнее будет какой-нибудь ядерной физики. Каждый должен знать: это — мое, а это — воля Того Самого, и каждый раз думать, как выполнить эту волю без унижения, переливая эту силу в дело. Пожалуй, в ряду других эта проблема тоже заслуживает того, чтобы потратить на нее жизнь. Но ведь чем тупее человек, чем больше в нем первобытной ярости и пренебрежения к другим, чем скучнее и уже живет он поэтому, тем больше у него самомнения и уверенности в собственной непогрешимости. Только заикнись ему о чем-нибудь таком: сначала он состроит гримасу превосходства, потом назовет тебя психом, а в завершение постарается тебя же на всякий случай растоптать. И не видно выхода… И ведь таких, — большинство, и они вовсе не желают меняться, доказать им что-либо может только жизнь, только безусловный и в понятных для них формах выражающийся успех людей, во всем им противоположных. В этом случае высокомерие мгновенно сменяется тупым недоумением, а последнее, почти столь же быстро, переходит в завистливую, весьма изобретательную в резонах ненависть. Искать, искать единомышленников и ни в коем случае не учить, если этого не просят. Даже смешно — кто я такой, чтобы даже думать о подобном? Но, с другой стороны, я ни у кого не встречал подобных идей, а для меня они ясны совершенно, ни тени сомнения. И смешны были затеи всех на свете просветителей и морализаторов, и не доказано наличие какого-либо толка от всех этих затей…
А как бы я, к примеру, стал добираться до этого самого Тибета? Как угодно, но надо обретать крылья и подарить эту же возможность всем желающим, потому что обладающий силой сам по себе обретает достоинство. Но пока эта проблема не по мне даже технически.
Сегодня подходит ко мне Валет и говорит:
— Умный ты парень, Череп, а все-таки дурак…
У меня и вообще с ним хорошие отношения, пожалуй лучше, чем с кем бы то ни было.
— Что так? — Говорю.
— Да вокруг тебя Мушка вьется кругами уже месяца полтора, и ты один этого не видишь…
— Ну и что? — Говорю.
— Ну точно — дурак! Она что, тебе не нравится?
— Активной неприязни, — говорю, — нет. Отношусь так же, как ко всем.
— Да ты-то как ко всем, зато она нет…
— Ну, ничем не могу помочь. Понимаешь, Валет, наверное, это вообще не для меня.
Он даже вздохнул, наверное — от принципиальной непонятности и непредставимости такой ситуации.
— Ты что, вообще никогда не хочешь… ну, женщину?
— Если говорить о вообще, то иногда еще как. Хоть на стенку лезь. Но каким-либо неунизительным способом помочь себе я не могу. Остается извечный жребий для божественного в человеке: нести свой крест.
— А, ну тебя к свиньям! Тебе о бабах, а ты о хреноте какой-то…
— Тоже спасение. И тебе советую, чтобы все время не думать о ней, не тратить силы и белки.
— О ком о ней? О Мушке?
— В том числе. Но главное — о том, что у нее общего с другими женщинами.
И говорил-то, свинья, с ним эдак вот так вот, свысока, с иронической улыбочкой; тем более, что врал, потому что сердечко забилось-таки, когда он сказал о Мушкином интересе. Наверное, — не потому что она именно Мушка, а потому что она вообще девчонка. А вообще-то наши девочки интересуются ребятами из классов постарше. Весьма неталантливо мажутся, собираются в стайки и сплетничают, обдавая нашего брата пренебрежительными взглядами.
Короче, — болтал-болтал, а сам начал потихоньку ее разглядывать. У нее интересные глаза: цвета темного меда, чуть раскосые, и какие-то даже диковатые.
Волосы тоже, в общем, темные, только на свету отливают какой-то внутренней рыжиной. Фигура (тьфу!!!!) — кто ее разберет с этой формой, как бы она ни сидела, — глупый, кстати и вовсе непонятный обычай. Теперь вспоминаю, что и впрямь подходила, задавала какие-то натужно-умные вопросы, пробовала заговорить о музыке, просила сыграть и всякое такое.
После школы заходил в подвал: КПД у процесса чудненькое, лучше не бывает, — кристаллизатор чуть теплый, приблизительно как живой кролик на ощупь. Завтра перед школой отключу.
Кстати:
VI