Книга Предтеч

— Не знаю, — я опять пожал плечами, почувствовав, что мое бесстрастное умничанье выводит его из себя, — более того, — знать не могу. Принципиально. То, чего я вообще никак не знаю, в некотором роде и не существует. Увы! А насчет игрушек… Вот мне тут ни с того, ни с сего в голову пришло: а что на свете — не игра? Когда в шахматы играют два гроссмейстера, получается произведение искусства. Понимаете? Я к тому, что до игры ее не было, этой партии, они оба были меньше ровно на эту партию. В результате этой игры она возникла, как некая сущность и обрела уже собственное существование. Любой творец из истинных играет с равнодушной реальностью, и эта игра извлекает из абсолютного небытия — небывалое. Да, чуть не забыл, путь мужчины и женщины, достойных каждый — своего высокого звания, друг к другу, тоже называется любовной игрой, и речь тут идет не только о постельных изысках. В результате получается новая сущность, которую прежде по наивности именовали душой, — а вы, если не ошибаюсь, именно ее именуете "блином"? И неизменно, если играет с камнем, со словами, с кистью или с другим человеком мастер — получается новая сущность, а если за то же самое берется…

Тут Мушка меня перебила, подсказав самым что ни на есть любезным и проникновенным тоном, певуче:

— Дерьмо. В таких случаях тоже почему-то непременно получается дерьмо.

Все-таки, что ни говори, — а мы уже пара сплоченная. Одна сатана. Я развел руками:

— После того, что произошло, не могу спорить со своей подругой. Могу только соглашаться, — и, повернувшись к нему спиной, я поцеловал ее в губы, так, словно его тут и не было, — у-у… С-счастье мое! И что бы я без тебя делал?

Он скривил губы:

— Ты еще увидишь, если захочешь, как она в тысячах разных обликов тысячи раз изменит тебе с тысячами мужчин, женщин и животных, я вижу это так же ясно, как вас сейчас, и поэтому я смеюсь, глядя, как вы нежничаете. Но отчасти ты прав: вряд ли конечно, но все-таки, может быть, без ее решительного и остроумного вмешательства ты, умник, так и застрял бы в этом самом седалище…

— Я не склонен ее переоценивать. Я склонен ее недооценивать. И знаете — почему? Потому что она бесценна и неоценима. Вот ежели бы вы — да были бы честным человеком, то непременно со мной согласились бы… Но это к слову. Как вы, безусловно, понимаете, больше ваш номер, равно как и все, ему подобные, не пройдет, — он, облизав сухие губы, мимолетно кивнул, — так скажите просто так, — почему? Я не слышал предшествующего разговора, догадываюсь конечно, но все-таки?

— А дело в том, мой любезный, что ты чуть ли не целиком собрался в считанных альтернативах, все твои ноуны были наперечет и во всяком случае хорошо достижимы… Говорю же — соблазн был велик, никогда не видел, чтобы так компактно держались. Только Вениамин, но он особая статья… Дикая, никогда больше не повторявшаяся комбинация зверя, беспощадного дикаря и человека, цивилизованного отнюдь не поверхностно. До него только к старости дошло, ЧТО он, по сути, делает…

По тому, как Мушка, которую я обнимал за плечи, стала, играючи, откидываться на мою руку, я понял, что сей мудрец ей надоел, и она сейчас что-нибудь отмочит, поэтому предупредил ее:

— А вам, значит, с самого начала все было ясно? Кажется мне, по вашему неподражаемому презрению к "блинам" судя, что вам кто-то другой показал доступ к Обходимым Дверям и открыл первые из них. Ей-богу это заметно…

Как говорится: "В глазах его что-то мигнуло." — и он заткнулся. Кажется, что было ему все-таки как-то неловко. И впрямь, наверное, с непривычки тяжело говорить с человеком, которого только что пытался загнать в слизистый, жгучий, зловонный, безмозглый ад без всякой надежды из него хоть когда-нибудь выбраться. И стало мне интересно, чего может стесняться такой вот тип, попытки совершить подлость, или же того, что подлость эта не удалась? Тут он повернулся к Мушке:

— Учтите, милочка, приятель ваш — страшный человек. Такие возможности — и в таком дурацком возрасте. Любая злонамеренность покажется ерундой по сравнению с развесистой глупостью такого вот юноши…

— Простите, дяденька, — перебила его она, подпустив к голосу эдакой страстной хрипотцы, — мы вам, наверное, надоели. Кроме того мы тоже спешим, потому что я т-так соскучилась… Аж между ног мокро. Так что, ей-богу, — он мне больше нужен.

Глаза у нее опять были лютыми и желтыми, как у какой-то обобщенной хищной кошки, чего-то половчее, поковарнее, поопаснее любого леопарда. С известных пор она вообще изменилась разительно, но не исказившись, а словно бы именно что обретя свой истинный облик, как бабочка, наконец, вышедшая из куколки. Он некоторое время молча глядел в эти глаза, а потом буркнул:

— Тебе будет легче. Стихийная натура, не ведающая греха, поскольку не ведает и сомнений.