Книга Предтеч

— И как?

С таким видом, будто это продолжение какого-то давнего разговора.

— Что — как?

— Как у тебя дела с Наташенькой Безугловой?

Я осторожно, чтобы она только-только услышала это, вздохнул:

— Что именно тебя интересует?

— Хотя бы, — о чем ты можешь говорить с этой курочкой? У нее же мозгов, как у синички.

— Я имел случай убедиться, что именуемое "мозгами" тобой далеко-о еще не все. Раньше тоже не понимал, теперь — понял.

И тут она поднимает голову и, в виде редчайшего исключения, смотрит мне в глаза. Не знаю, что там увидела она, а мне ее глаза за толстыми, отблескивающими стеклами очков показались старыми, всем разочарованными, даже какими-то мертвыми.

— Да, — говорит, — исключений все-таки, видимо, не бывает. Даже у самых лучших из вас, самых умных, самостоятельного ума все-таки нет. И теперь ты, даже ты видишь не то, что есть, а то, что хочется видеть… кое-чему, расположенному малость пониже головы. Игралище дури, хаос страстей.

— Понятно. Только кто это — "вы"?

— Да все, или почти все… людишки.

— А ты кто?

— Я, по крайней мере, вне этой игры.

— И по своей воле?

— Хе, — она дернула носом, — а по чьей же еще? В основе всех идиотизмов, когда людишки вдруг слепнут, глохнут, теряют последние остатки мозгов, и радостно начинают видеть не так, как есть, а так, как хочется, лежит эта знаменитая "любов". А она, в свою очередь, состоит из выдумок, украшеньиц, петушиных перьев и прочего, маскирующего вторую ее же часть: неприличные, уродливые позы, уродливые дерганья, самые грязные, самые вонючие места наших вонючих тел, пот, судороги, мерзкая слизь… И бесконечная череда убийств, позорищ, абортов, диких выходок и невообразимых глупостей из-за проклятой этой выдумки. Любовь — это грязь, лежащая в основе мерзости и мерзкой глупости. Нравится?

— Сформулировано вполне достойно. Непонятно только, — тебе-то какая возникла нужда в этом разговоре? Какая у тебя корысть? Ты подумай, не торопись, обязательно есть что-нибудь…

Она успокоилась, и только пожала плечами:

— Жалко. Я думала, что у тебя выдающийся интеллект… Хотя, почему это "думала"? Так оно и было, пока не включился подлейший, мерзкий механизм, и этот самый интеллект не стал вдруг бесполезным… Как будто его и совсем нет.

И тут я, хотя уже и понял практически все, ляпнул вдруг самую настоящую глупость. Будто черт меня за язык дернул:

— Слушай, но ведь без всего этого и род людской перевелся бы!

— И пусть! Чем существовать за счет всей этой омерзительной грязи, лучше не существовать совсем. Признак достоинства — это когда не соглашаешься на жизнь любой ценой. Так вот, — мне, такой ценой, такое — существование не нужно… И если уж на то пошло, то чем уж оно так хорошо, человечество это, скажи на милость? Войны, изнасилования, садизм, вонючая промышленность, предательство, возведенное в принцип, непроходимая, махровая и торжествующая глупость… И над всем над этим! Запах пота! Хлюп-хлюп-хлюп-хлюп!! И раскоряченные ляжки!!! Смысл существования.

— Да брось ты! Сама еще влюбишься.

— И тогда — что? — Это "что" она сказала, как плюнула, причем ядом. — Не-ет, милый, для меня это исключено совершенно. А если и произойдет что-нибудь в этом роде, то я жить не буду, это точно. Даже без этой мерзости самой по себе, — просто я все время буду помнить, что в основе всего этого умопомрачения лежит Закон Всеобщего Тяготения В Грязь. Если я еще и свободу свою, способность думать трезво и видеть ясно потеряю, у меня совсем уж ничего не останется…

Тут она замолчала, я уж думал, что совсем, но оказалось — нет.

— Я, конечно, и раньше слышала про онанизм, знала, что это болезнь испорченных и безвольных мальчишек. И вот, на днях, узнаю, что это вполне даже присуще барышням и вполне взрослым дамам… Тут-то какое "продолжение рода человеческого"? Будь моя воля, я таких бы порола публично… Или, — ну, не знаю, — брила бы налысо. Но, как будто этого недостаточно, от тех же гадюк я узнала, что есть такие твари, которые делают это в рот, — тут лицо ее перекосилось, — меня рвало до самого вечера.

— Слушай, так, может, и все человечество лучше того… Каменьями? Вот каленым железом еще, говорят, тоже неплохо…

— А что? Кого жалеть? Предателей-мужиков, которые в детстве онанисты, а потом — быки с налитыми глазами? Девчонок, с десяти лет думающих о всяких тряпках, чтобы уже показывать себя, а потом без натуги превращающихся в баб с абортами и сплетнями? Или всеобщий, тотальный, перекрывающий любые моры и войны хлюп-хлюп-хлюп-хлюп?

— И мать свою не любишь?

— А чем она лучше других?

— Что, вообще никого?

— Нет, милый. И тебя тоже — нет. Интересно было с тобой, думала, что ты тоже исключение. А ты-ы…

— А Мушку?