Он отправился в спальню, и минут через пять-шесть я услышал, как он поднялся наверх и почти тотчас же возвратился. О сне, разумеется, я и не думал; впрочем, ни Л., ни его супруге в эту ночь выспаться, по-видимому, не удалось, потому что я еще долго слышал, как они беседовали. Мне не стыдно сказать, что у меня не было ни малейшего желания возвращаться в свою комнату. Собрав угли, я раздул пламя и расположился у камина, вновь и вновь прогоняя в памяти все происшедшее. Через некоторое время я взял книгу и попытался читать, но без толку. Воспоминание о ночном приключении было еще слишком ярким, а вопросы, которые оно будило, слишком увлекательными, чтобы я мог думать о чем-то еще. Я так и не перевернул страницу, и перед моим взглядом, устремленным в книгу, стояла темневшая в лунном свете фигура с запавшими глазами, в которых читалась безнадежная тоска. Что это было за привидение? Почему оно явилось? Зачем бродит по галерее по ночам? Было ли оно там всегда? Эти и другие подобные вопросы возникали в голове снова и снова, не оставляя в водовороте сознания ничего четкого, кроме образа человека с изможденным лицом и мерного звука его поступи. Я сидел, поглощенный этими раздумьями, пока до меня не донеслись звуки утренней суеты слуг. Тогда я поднялся к себе и, не задув свечу, лег в постель. Я только заснул, когда в восемь часов слуга принес мне чашку чая. Когда он ушел, я встал и осмотрел проход за деревянной обшивкой, ведущий в потайную комнату. За завтраком капитан X. спросил, не случилось ли чего-нибудь ночью, потому что они то и дело слышали шаги наверху. Л. ответил, что у меня был приступ радикулита, и он поднялся, чтобы за мной поухаживать. По его ответу я понял, что мне следует промолчать, и, естественно, ничего не сказал. После завтрака Л. спросил меня, не хочу ли я поехать разыскать свору. Был прекрасный солнечный день. Собаки убежали довольно далеко, но, если они не нашли добычу в чаще, куда направились первым делом, мы, вероятно, встретим их по пути, и если повезет, то вернемся около часа. Я с удовольствием принял предложение. Он, две его дочери и я – остальные отправились стрелять – выехали около одиннадцати часов. Наш путь лежал по торфяникам, и галоп по открытой местности очень нас взбодрил. Однако на след охоты мы так и не напали; никто из тех, кто нам встречался, ничего не слышал. Должно быть, собаки сразу учуяли дичь и побежали в противоположном направлении. Поэтому в три часа, когда мы уже съели свои бутерброды и ехали по возвышенности, откуда открывался потрясающий вид, Л., прислушавшись в надежде услышать звук рожка, неохотно сказал, что пора поворачивать домой, несмотря на протесты дочерей.
Но прежде он указал на рощу, хорошо заметную издалека.
– Мимо тех деревьев ты проезжал позапрошлым вечером, когда возвращался из С., – сказал он. – Они растут у самого конца нашего поместья, мой дед посадил их на кургане, после того как там были проведены раскопки, чтобы обозначить границу имения. Помнишь, я рассказывал тебе о черепе, который стоял раньше на каминной полке в моей комнате, – думаю, он оттуда.
Мы повернули лошадей к дому и начали спускаться с холма, когда Л., остававшийся весь день очень молчаливым и задумчивым, внезапно произнес:
– У моего деда был в жизни удивительный опыт. Одно из его первых воспоминаний связано с тем, как его дядя, муж той леди, на чей портрет ты, возможно, обратил внимание в столовой, взял его на казнь пяти бунтовщиков, в то время как другие старались по мере возможности не участвовать в том, что могло бы навлечь на них возмездие. Будучи еще молодым человеком, вступив во владение поместьем, он сам принял участие в подавлении серьезных волнений в промышленных районах и наказал зачинщиков, продемонстрировав силу характера и хладнокровие. – Л. помолчал и затем продолжил: – Я расскажу тебе еще одну историю, частью она известна, а о чем-то мы можем только догадываться.