Книга Призраков

Внезапно, Таффи резко остановился и застыл, вскинул голову, фыркнул и решительно отказался двигаться дальше. Мои понукания не оказали никакого влияния, он не сделал и шагу. Я видел, что он был встревожен; его бока подрагивали, он даже прижал уши. Я уже было хотел вылезти из коляски, когда пони вдруг скакнул в сторону, пробежал вдоль изгороди и затем вновь вернулся на дорогу. Я осмотрелся. Было совершенно непонятно, что могло его так напугать; ничего не было видно, кроме столбика пыли на дороге, поднятого, должно быть, восходящим потоком воздуха. Ничего не было слышно, кроме звука, похожего на звук удаляющейся двуколки, со стороны дороги, ответвлявшейся от той, на которой стоял я, под прямым углом в направлении Лондона. Звук становился все тише, пока, наконец, не смолк в отдалении.

Больше пони не останавливался. Но сильно дрожал и был весь покрыт потом.

– Похоже, дорога была тяжелой! – воскликнул доктор Лайонс, когда я прибыл на станцию.

– Вовсе нет, – отвечал я. – Что-то очень сильно напугало Таффи, но вот что именно, – сказать не могу.

– Вот как? – произнес доктор и с интересом взглянул на меня. – Значит, вы тоже с этим столкнулись?

– С чем – с этим?

– Видите ли, я слышал о том, что лошади, на этой дороге, пугаются, если оказываются на ней во время прибытия поезда 9.30. Проезжающие коляски стараются избежать этого момента, иначе лошади приходят в сильное беспокойство, – весьма интересно, не правда ли?

– Но что может их пугать? Я ничего не видел!

– Ничего не могу сказать по этому поводу. Для меня эта причина такая же загадка, как и для вас. Я просто принимаю вещи такими, какие они есть. Если возница говорит мне, что ему нужно подождать несколько минут после того, как прошел поезд, прежде чем продолжить путь, или же, наоборот, поспешить, чтобы успеть до прибытия, и при этом ссылается на странное поведение лошадей, я просто отвечаю: «Поступайте так, как считаете нужным», и не забиваю себе голову всякой чепухой.

– Я все-таки попробую в этом разобраться, – сказал я. – То, что со мной произошло, странным образом связано с существующим суеверием, чтобы я мог просто отмахнуться от случившегося.

– Послушайтесь моего совета и выбросьте все это из головы. Когда вы найдете разгадку, вас вряд ли это обрадует, поскольку вместо привлекательной таинственности останется тусклое, банальное объяснение. Пусть те немногие тайны, которые остались необъясненными, таковыми и остаются, иначе нам ничего не останется, кроме веры в сверхъестественное. Мы изучали арканы природы, мы вскрывали ее секреты в угоду потребности дня, и вот теперь приходим в отчаяние, сознавая, что поэтика и романтика жизни остались в прошлом. Стали мы счастливее от знания, что не существует призраков, фей, ведьм, русалок, лесных духов? Не были ли наши предки счастливее нас, считая каждое озеро обиталищем феи, каждый лес – пристанищем желтоволосых сильфид, а каждую вересковую пустошь – жилищем эльфов? Как-то раз мой маленький сын, оказавшись в сказочном кругу (т. н. ведьмин круг – особым образом растущие грибы – СТ), закричал: «Мои дорогие, маленькие феи, я верю в вас, хотя отец утверждает, что вы не существуете!» Когда я был маленьким, то верил, что над внезапно замолчавшими людьми пролетает ангел. Увы! Теперь-то я знаю, что они просто исчерпали одну тему разговора и переходят к другой. Конечно, наука сделала для человека много хорошего, но есть и то, что лучше бы ей не делать. Если мы хотим сохранить поэтику и романтику, нам не следует объяснять все странные факты. В настоящее время, как мы видим, голова и сердце ведут между собой непримиримую войну. Влюбленный хранит прядь волос любимой как священную реликвию, хотя знание подсказывает ему, что ее химический состав будет немногим отличаться от шерсти животных. Если я обожаю молодую леди, и чувствую, как кровь закипает в моих жилах, стоит мне прикоснуться к ее руке, – разуму вовсе незачем говорить, что это также всего лишь результат химической реакции. Если я, поддавшись мгновенному чувству, срываю с себя шапку и подбрасываю вверх, чтобы приветствовать короля, королеву или принца, мне вовсе незачем через минуту смеяться над самим собой, объясняя, что именно лежит в основе этого внезапно охватившего меня восторга.

Я прервал доктора в тот момент, когда он, как мне показалось, сел на своего любимого конька, и спросил, не будет ли он настолько любезен, чтобы одолжить мне завтра вечером коляску и пони, чтобы снова съездить на станцию и попытаться проникнуть в занимавшую меня тайну.

– Я одолжу вам пони, – сказал он, – но не коляску, поскольку, если Таффи снова испугается и кинется к изгороди, то может пораниться. Я дам вам седло.

Вечером следующего дня я отправился к станции задолго до прибытия поезда.

Остановившись возле шлагбаума, поболтал со стариком-смотрителем. Я спросил его, не может ли он сообщить мне что-нибудь относительно интересовавшего меня вопроса. Он пожал плечами и сказал, что ему об этом ничего не известно.

– Как, совсем ничего?