Книга про свободу. Уйти от законничества, дойти до любви

И дальше, уже в конце книги, Франкл пишет слова, которые показывают, что и страдание – не напрасно, что и оно способно сделать человека свободным: «…однажды для каждого освобожденного наступает день, когда он, оглядываясь на все пережитое, делает открытие: он сам не может понять, как у него хватило сил выстоять, вынести все то, с чем он столкнулся. И если было время, когда свобода казалась ему прекрасным сном, то наступает и время, когда все пережитое в лагере он вспоминает, как кошмарный сон. И главным его достижением становится то несравненное чувство, что теперь он уже может не бояться ничего на свете, кроме своего Бога».

Почему Божий суд страшный?

В фильме Тарковского «Андрей Рублев» есть такая сцена: в артели иконописцев произошла размолвка. Надо церковь расписывать, сцену Страшного суда писать, как и положено, на западной стене храма, а главный иконописец – Андрей Рублев – по непонятной причине забастовал, не хочет Страшный суд писать.

Его соработник по артели Даниил Черный уговаривает:

– Ты что, Андрей, с ума выжил? Ведь еще в Москве обо всем договорились – что и где на стенах будет. Сам великий князь сказал, что хорошо!

– Да не могу я писать, – отвечает Андрей.

– Эх, какое время теряем, – сокрушается Даниил, – время ведь сейчас теплое, сухое. Слушай, Андрей, а грешников, кипящих в смоле, ведь как звонко можно написать… Эх, мороз по коже! Ведь я такого беса придумал! Дым из носа, глаза…

Но Андрей стоит на своем:

– Не могу я это писать. Противно мне. Понимаешь? Народ не хочу распугивать. Пойми, Данила.

Тогда Даниил приводит свой самый сильный аргумент:

– Опомнись! На то и Суд страшный. Ведь не я это придумал.

По фильму не слишком ясно, чем именно кончается спор. Мы видим только, как младший артельщик Фома собирает свои краски и уходит в соседний городок – тамошний храм расписывать. Уходит он писать Страшный суд, тот самый, который Рублев так и не решается изобразить.

Однако было бы ошибкой в этой сцене видеть Андрея Рублева как некоего гуманиста, борца за права человека-грешника. Это совсем не соответствует природе Рублева. Его сомнение и его вопрос в другом: каким образом любовь может соединяться со страхом? Тарковский очень точно видит и показывает здесь внутреннее сопротивление христианина самой идее страха. Тем более такого христианина, который в скором времени напишет свою знаменитую икону Троицы.

Ведь что главное в иконе Святой Троицы? Согласие и великая любовь к Другому, которая видится в каждом Ангеле, в их наклоне головы, в их молчаливом внимании, с которым средний Ангел – Сын – глядит на Отца, на его благословляющий жест, а Отец передает этот взгляд третьему – Святому Духу, который и должен исполнить благодатью Чашу. Третий смотрит на Чашу и видит, что она наполняется кровью Сына. Но это жертва всех троих – единого Бога. Нужно согласие всех троих, Святой Троицы, чтобы пойти на такую жертву, которая преодолеет, преобразит тот страх, который появился еще у Адама. Нужны согласие и великая любовь к человеку, чтобы история мира пошла после этого иначе. В иконе Рублева есть чудо любви. Это жертвенная любовь, которая благословляет Сына прийти на землю и спасти человека.

Как же эту любовь совместить со Страшным судом? Не смог этого сделать Андрей Рублев, и не только в фильме, но и в своей реальной жизни; мы знаем, что Рублев написал фрески Страшного суда во Владимирском Успенском соборе, но не как мучение грешников, кипящих в смоле, а как собрание святых, которые встречают этих грешников, то есть нас, в последний день мира.

Точно так же напишет фрески Страшного суда спустя сто лет после Рублева и другой известный иконописец – Дионисий, в соборе Ферапонтова монастыря в Вологодской области. У него также Суд – это собрание апостолов и святых, это встреча, нет там никакого страха.

В православном календаре есть одно воскресенье, которое называется Неделя о Страшном суде, или Неделя мясопустная. В это воскресенье читается Евангелие от Матфея (25: 31–46), где говорится о том, как Сын Человеческий призовет к себе все народы и поставит избранных людей по правую руку от себя, а других – по левую руку. По правую руку будут поставлены те, кто сделал добро другим людям – накормил, одел, напоил жаждущих, принял странников, посетил тех, кто оказался в болезни или в тюрьме. Те, кто избран стоять по правую руку, очень удивлены такому повороту событий, и еще более удивлены они объяснению, которое слышат от Христа: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф. 25: 40). Все, кто страдает, голоден и холоден, кто болен или в тюрьме, – все они как братья Христу. Здесь решающим будет слово братья, так Христос переживает боль братьев своих меньших.