Книга радости — книга печали

Может быть, оттого, что жил Ванька почти с самого рождения не с ними, но не испытывал Андрей к нему тысячу раз описанных и прославленных родительских чувств. Каждый раз приходилось убеждать себя: это родной сын, его нужно любить — и вроде удавалось такое самовнушение, и начинало казаться, что любит… А еще мешала родительским чувствам до нереальности фольклорная внешность юного Ивана Андреевича. Вот сегодня привела теща: русская рубашка с вышитыми петухами и круглым воротом, да подпоясана красным, лаковым ремешком, да сапожки тоже красные — в августе при двадцати градусах! И глаза-то синие-пресиние, и волосики того почти белого цвета в серебро, который теща умиленно называет льняным! Лубочная картинка, а не пацан! Не на улицу ему, а на эстраду — с детской группой Северного хора. Ну, он не виноват, положим, — чего он понимает в семь лет? (Это тесть Павел Матвеевич сейчас ударился в сермягу: и видом стал, как оперный Сусанин, и пишет все каких-то старцев. Сейчас у него в мастерской полотно к куликовской годовщине, так Сергия Радонежского он написал с себя, при Сергии изобразил в виде какого-то послушника Ваньку, да еще уговаривал Андрея, несмотря на неприличную для князя худобу, позировать для Дмитрия — еле отбоярился. Стыдуха!) Но нет, все понимает Иван Андреевич, прекрасно понимает — идет и знает, что на него оглядываются да умиляются. А провести мимо «Астории» — сразу налипнут иностранцы с фотоаппаратами. Еще как понимает!

— Так это классицизм, папа?

— Да-да, конечно.

— Не можешь сразу ответить, когда ребенок спрашивает. И ведь не видел неделю! Отец называется, — сказала Алла.

А она мать называется: отдала с рождения. Можно было сказать, но Андрей промолчал.

Анна Филипповна заторопилась похвастаться, ну и отчасти чтобы сгладить неловкость:

— Он сейчас добрался до «Всемирной истории искусств». У Паши на самой верхней полке, так он подставляет стул и сам достает. И все схватывает! Спросите у него годы жизни кого хотите. Ванечка, когда родился Микеланджело?

— Шестого марта тысяча четыреста семьдесят пятого года, — не отрываясь от альбома, как нечто само собой разумеющееся сообщил Ванька.

— Не могу проверить, потому что не помню, — развел руками Андрей.

— А чего тут проверять, — удивился Ванька. — Все точно… Папа, в Царицыне от Баженова ничего не сохранилось, да?

Нет, он вовсе не хотел посадить отца в галошу, он искренне интересовался.

— Пойдем-ка, Ванька, лучше гулять.

Если начнет расспрашивать про ленинградскую архитектуру, тут-то хоть Андрей не осрамится.

— Он уже нагулялся, — сообщила Анна Филипповна. — Мы от самого дома до вас пешком. Мне тоже моцион полезен. Говорят, нужно не меньше десяти тысяч шагов в день.

— Ничего, если он сделает пятнадцать. Только вот что: как бы он не запачкал эту роскошную рубашку. Куник, дай ему какую-нибудь ковбойку.

— Откуда я возьму?

— Что же, у нас и одежды никакой для ребенка нет? Действительно, в гости пришел. К дальним родственникам!

— Есть у вас, Аллочка, есть, — заторопилась примиряющая теща. — Я когда-то приносила. Помнишь, ездили в Павловск, и на случай дождя — переодеть.

— Ах да, — неохотно вспомнила Алла. — Где-то есть.

После четверти часа поисков (ну, может, и пяти минут на самом деле, но для Андрея как четверть часа, если не дольше) нашлась розовая рубашка — ну хоть без петухов. Ванька переоделся покорно, но без энтузиазма.

— Куда пойдем? — преувеличенно бодро спросил Андрей, беря сына за руку.

— Куда хочешь, — с обидным равнодушием ответил сын.

Они молча пошли по тротуару.

— Пойдем лучше у воды, — сказал метров через двести Ванька.

Здесь вдоль решетки канала для пешеходов оставлена совсем узкая дорожка, и идти держась за руки нельзя. Сын шел впереди, Андрей следом. Он смотрел на воду, на которой попадались уже первые желтые листья, и начал забывать, что идет не один.

— Папа, это плесень, да?

— Где? — Андрей не сразу понял.

— Да вот!

По воде плавали плети водорослей. Андрею сделалось грустно: это так хорошо — плети водорослей на сонной воде, а для Ваньки — плесень.

Но Андрей тут же укорил себя за нелюбовь к сыну и спросил заботливо, как только мог:

— Ты не устаешь много читать?

— Нет, я делаю упражнения для глаз.

О чем еще разговаривать с сыном? И снова в приливе искусственно возбужденной родительской любви:

— А без нас не скучаешь?

— Мне некогда скучать: я ведь с сентября пойду сразу в четвертый класс. Меня директор проэкзаменовал и разрешил. Но надо кое-что дочитать по программе.

— А что с большими ребятами вместе — ничего?

— Там не сидят на уроках. Это экспериментальная школа педагогических наук. Каждый консультируется у учителей и сдает зачеты. Все учатся в своей скорости, и слабые не тормозят сильных.

Да, теща что-то говорила. Но не так четко, как сейчас все объяснил Ванька.

Надо было бы гордиться сыном. Но Андрей гордился не слишком: пока виден только феномен памяти. Лучше бы Ванька какую-нибудь небывалую музыку наигрывал или рисовал что-нибудь необыкновенное, а то даты жизни Микеланджело выдает, как машина.