Книга реки. В одиночку под парусом

Уже глубоким вечером вернулся на «спасалку», где меня ожидал новый дежурный по имени Саша. Сдержанный, молчаливый плесянин с кудрявой, что совсем уж редкость по нашим временам, головой. Кудрявых почему-то с каждым годом все меньше. «Хорошие у вас в классе ребята — но мало среди них кудрявых. Да просто нет ни одного!» — сказала однажды моя мама, любившая когда-то кудрявого волгаря. Веселого соседа. Умевшего мастерски играть на гармони. Ходившего по селу в пиджаке внакидку — такая тогда была мода. Кудрявый плесянин Саша накрыл стол, поделившись со мной нехитрой снедью, которую ему завернула в узелок его мама.

Я любил эти дебаркадерные вечера и ночлеги, когда лодка пристроена и не надо думать о палатке, разведении огня. Ты чувствуешь себя гостем, вкусный ужин, которым тебя попотчевали хозяева, позади, в желудке, как в стиральном барабане, крутится очередная порция съестного, заряжая мышцы энергией на завтрашний день, ноги гудят от ходьбы, спальник на шконке развернут и ждет хозяина. Можно набить трубку, выйти на палубу и сесть на кнехт в виду своей лодки, тихо покачивающейся у борта на невидимой волне, затянувшись дымком датской смеси из голландских и вирджинских табаков, посмотреть на великую русскую реку, неостановимо несущую свои воды в темноте, на едва различимые берега, огни на берегу, спокойно подумать о завтрашнем дне, о ветре и волне, закупке провианта. С берега доносится музыка, чей-то говор, смех, звуки пьяной перебранки, сменяющейся пением, нестройным, нелепым, но все равно прекрасным, потому что всегда лучше, когда поют, чем когда дерутся. Можно еще посидеть на палубе, а можно вернуться в кубрик и вступить с дежурным шкипером в неспешную беседу о городе, его жителях и местных нравах, об утопленниках прошлого сезона и нынешнего (ведь это — «спасалка»!), об Евангелии, которое Саша листает на ночь перед тем, как отойти ко сну, о самом Саше и его планах на-после-армии, его жизни, пока так мало отличимой от жизни других молодых ребят, которых я встречал и еще повстречаю на берегах реки.

На дебаркадере мне всегда снятся пароходные сны, когда спишь и чувствуешь сквозь сон биение машины в трюме, вибрацию корпуса, железные переборки, железо, железо кругом, всю движущуюся громаду плывущей барки, понимая, что ты не в своей постели и вообще не там, где человеку надлежит жить. Ты спишь и плывешь. У одного древнего философа спросили: «Кого больше: живых или мертвых?». «А кем считать плывущих?» — поинтересовался он. Плыть — значит вступать в особое состояние, закрывая за собой дверь и в прошлое, и в будущее, безбрежная водная гладь — не то что рельсы в два ряда, сухопутный опыт на воде ничего не значит, в ней заново надо учиться жить. Речная волна ласкова, нежна, безразлична, жестока, безжалостна, беспощадна, рассыпается мелкими брызгами и легко собирается в кулак, чтоб тебя сокрушить, когда ты меньше всего этого ждешь. 

Юрьевец

Вечером пристал к небольшой полянке в лесном распадке у ручья с чистой ключевой водой. Разбил палатку, сварил суп. Развесил сушиться сырую одежду у костра. Хорошо выспавшись, с утра расстелил на солнышке все имеющиеся газеты, высыпал на них, тонко разровняв, подмоченные крупы: гречку, пшено, рис. В них, в этих крупах, была вся судьба моей экспедиции. Денег у меня было не очень много, хватало только на самые необходимые продуктовые закупки — хлеб, молоко, чай, плюс пара-тройка червонцев на разграбление каждого города, где я делал остановку, — купить мороженое, газет, пообедать в столовой. Неопределенность будущих расходов беспокоила и угнетала.