Книга реки. В одиночку под парусом

Впереди вижу удобный для остановки и дневной трапезы остров. Пристаю к обжитой и благоустроенной бухточке, срубаю грот, швартую лодку к вбитым кольям. Островок невелик. Обхожу его по петляющей вдоль берега тропинке. Натыкаюсь на старый бесколесый автофургон. На крыше автофургона торчит труба — значит, внутри есть печка. На двери большой замок. Неподалеку на шесте старый навигационный знак с намалеванной грозной надписью: «Гословля. Лов частным лицам запрещен. Зверев». Вокруг тишина покинутости, но не заброшенности. Площадка перед дверью хорошо утоптана, рядом стол для трапез на свежем воздухе, с которого птицы еще не успели склевать хлебные крошки.

За спиной слышу какое-то шевеление — быстро оборачиваюсь. Держась за ветку, стоит невысокий мужичонка и смотрит на меня долгим взглядом. В глазах его читается подозрительность пополам с раздражением, опаска, удивление: к острову пристал неизвестный, а звуков мотора слышно не было. С неба, что ли, свалился? Лодки моей он еще не видел.

— Так вы и есть Зверев? — первым нарушаю молчание.

— Нет Зверева. А на что тебе Зверев? — В его взгляде, как на светофоре, зажегся красный: знак опасности, подозрительности к чужакам.

— Да ни на что. Просто поговорить хотел. Может, купить рыбы. Я турист, из Москвы. Проплывал мимо вашего острова и решил пристать.

Достаю пачку сигарет и угощаю хозяина острова. Я уже усвоил это вернейшее средство завязать разговор с любым человеком реки. Он охотно тянется к пачке, охотно закуривает от моей зажигалки.

— Зверев уехал. Будет завтра.

— Видел у Васильсурска много больной рыбы. Места-то у вас не очень здоровые. Топляка много, мертвый лес стоит на полреки.

— Солитерной-то рыбы? Это еще мало, — сказал мужик. — Неделю назад ее было куда больше. Скоро и эту выловят.

— Неужели ее ловят? Как же можно? Она же заразная.

— Ну, на этот случай разные способы есть. Кто-то вымачивает в марганцовке, кто-то прожаривает хорошенько в муфеле...

— А потом что — на продажу?

— Кто — на продажу, а кто и сам ест. Съешь, когда в пустом брюхе скребет. Работы на берегу нет — вот и ломанулись на Волгу. Рыбу-то считай почти всю повыловили. С рыбой все хуже и хуже. Какие сейчас уловы — так, одни слезы. А насчет солитерки могу тебе сказать так: никогда не покупай с распоротым брюхом. Если лещ распоротый — значит, не все с ним чисто. Хорошие у тебя сигареты... Американские?

На все мои расспросы об уловах и способах ловли обремененного гослицензией Зверева ничего определенного не сказал. Сам он со стороны, случайно заехал в гости и заночевал.

Я тоже был человек со стороны — но со стороны далекой, дальней, страшно сказать: из самой Москвы. И на всякий случай меня следовало придержать, дальше означенной черты не пускать ни под каким видом, слишком серьезные вещи были поставлены на кон: промысел (невеликий), от которого зависит все, семейный достаток с него (небольшой), туманные планы на будущее.

Я был чужаком, непьющим, курящим заграничные сигареты, приплывшим на какой-то чуднoй лодке с парусом, на которую и окурок-то опасно уронить — сразу дырку прожжешь. Делиться со мною сокровенным, называть величину улова, — с какой стати? Вот хлебом он со мною поделился. Извлек из бумажного мешка под столом буханку серого и разломил ее об затерханное колено, как спелый арбуз, на две половинки. Одну отдал мне, другую спрятал обратно в мешок. Насыпал в кепку яблок — это был знаменитый волжский анис, которым славились здешние яблоневые сады. Пытаясь что-то вызнать о жизни местных промысловиков, я попадал, как муха, в паутину, сплетенную из недомолвок, умолчаний, откровенного вранья. Этот разговор напоминал ходьбу по минному полю, где я пытался стать ведущим, а моего собеседника сделать ведомым, но он с ролью ведомого никак не хотел соглашаться и отмечал каждый мой неверный шаг в сторону, как хорошо настроенный миноискатель: туда нельзя, и туда нельзя, а сюда немножко можно, но осторожно.

Над кустами торчала моя мачта с весело полощущимся на ней вымпелом. Пока дул попутный ветер, каждая моя минута на суше оборачивалась проигрышем в расстоянии. На воде время не деньги, а пройденный путь. Возвращаюсь к лодке, отвязываю швартовы. Мужик стоит на берегу и с любопытством следит за моими манипуляциями. Оттолкнувшись веслом от острова и подняв грот, машу ему рукой. Это маленький такой тест — если человек откликается на прощальный жест, машет в ответ — значит, с ним все в порядке. Человек не безнадежен. Нормален попросту.

Мужик несмело поднял руку и ответил мне. С ухмылкой на небритой сизой физиономии — словно удивляясь самому себе. 

Козьмодемьянск

Надев на правую руку перчатку и удерживая ею шкот, я старался измерить тягу ветра, его живое дыхание и величину грозящей мне опасности, чтобы точно определить площадь парусности — не больше, но и не меньше допустимого. Чтоб не опрокинуться и не потерять в скорости. Это целое искусство — оно приходит с опытом. Почувствовать ветер и взять на парусе три рифа вместо положенных четырех-пяти.