Книга реки. В одиночку под парусом

Вечером следующего дня заночевал на излучине, на плоском травяном берегу под большим столетним дубом. Он один такой был здесь — этот дуб. Дуб-покровитель, герой чувашского народного мелоса, сказаний и легенд. Я все еще находился на земле Чувашии. Под дубом я установил палатку, подтащил к ней лодку. Травяной берег был в коровьих лепешках, из чего я заключил, что деревня где-то неподалеку. Двое подростков объяснили — где. Еще прошел рыбак с удочкой, благостно взглянул на меня: «Отдыхаете?». В эту минуту я раскалывал топором сучковатую чурку для костра. Со всего размаху бил обухом топора с насаженной на него упрямой чуркой по другой такой же чурке, пыхтел, злился и крыл древний тотемный символ чувашей последними словами. Потому как чурка оказалась дубовой.

Во время прохождения армейской службы я за свою плохо маскируемую оппозиционность существующим порядкам чаще других отправлялся в кухонный наряд — на исправление. Там-то, среди дровяных чурок, кипящих ротных котлов и гор немытых солдатских мисок, протекала порядочная часть моей восемнадцатилетней молодости, пока я был салагой-погодком. Там-то меня обучили правилам обращения с чурками: если два полена положить рядом на расстоянии в ладонь, то они займутся быстрее и будут гореть много лучше и жарче. Облако жара от двух поленьев умножается и помогает их взаимному горению.

Вскоре в котелке кипел суп из концентратов, в него я добавил по обыкновению крупы, картошки и морковки. Ужинал в сумерках. Попивал чаек с пряником. Это был последний пряник, случайно завалившийся в мешочек со скобяными запчастями к лодке и высохший до скобяной, прямо-таки железной твердости.

Ветер все заходил к норду и усиливался, насылая на берег волну за волной. Листва дуба над пологом палатки слегка пошумливала. Этому дубу, стоящему наособицу, видному из самой дальней дали, в языческом прошлом молились, дарили подарки, приносили в жертву овнов. Сон под дубом, наверное, чем-то отличался от сна под сосной, липой. А тем более — под таким дубом! Теперь мне предстояло это проверить.

…Дубовый сон долго не шел. Я ворочался в спальнике, слушал, как в двух десятках шагов от палатки разбиваются о берег волны прибоя. Разыгралась Волга, рассупонилась... Пожалуй, могучая сила наката могла донести иную волну до палатки. За лодку я был спокоен — лодка стояла у входа, крепко привязанная к надежному колышку.

Колышек этот вбил в землю кто-то из деревенских. Днем привязанная к колышку скотина объела всю траву вокруг него. Получилась ровная проплешина в виде круга с радиусом, исчисляемым длиной веревки плюс длина коровьей морды плюс жадно вытянутые вперед губы жвачного животного... Этот круг был дальним родственником тех знаменитых фигур на пшеничных полях, волнующих землян своей загадочностью и идеальной геометрией форм.

Шум волжского прибоя превратился в ровный монотонный фон, на котором, как на монохромном полотне, проступали подмалевками другие звуки — шорох мечущегося в траве ветра, треск сучьев над палаткой, вздохи ночной листвы. Сквозь ропот волны мерещатся чьи-то голоса, шепот, возгласы — так река ночью разговаривает с нами. Словно мыслящий Океан в «Солярисе» Лема — Тарковского, Волга в шторм насылает на нас наши же миражи.

Ночная странная, неизвестная мне птица прокричала три раза на опушке, потом перелетела поближе, ночным острым проникающим глазом осмотрела выросший на берегу лагерь, осталась недовольна вторжением, возмущенно ухнула еще два раза и с треском крыльев отлетела прочь.

Эту ночь я спал без сновидений — что-то не сработало в древнем механизме, настроенном на обслуживание молящихся и доверившихся дубу-патриарху людей.

К утру ветер только усилился. Когда я пробудился, полог палатки ходил ходуном, как подол юбки ветреной девицы.

На Волге в такую волну — рыбаки. Плавная линия на излучине, по которой выстроились цепочкой полтора десятка лодок, по-видимому, была самым уловистым местом. Рыбаки сидели неподвижно, терпеливо, все как один спиной ко мне, развернутые течением.

После завтрака, вскинув на плечо пустой рюкзак, отправился в деревню за продуктами.

Дорога в чувашскую деревню Карабаши идет мимо пшеничного поля. Слева тянется юный ельник. Елочки посажены часто-часто, и мне становится ясно, какая участь им уготовлена: быть украшением новогоднего праздника.

Впервые увидел, как растет культурный хмель.