Книга Розы

– Хорошо, я тебя держать не стану. Но пойдем ко мне, чаю попьем, поговорим напоследок, – пустилась на хитрость подруга. Она знала, что муж сейчас дома и вдвоем они справятся с неразумной. Так и сделали: накормили, напоили гостью, а потом затолкали в чулан и заперли там. А муж подруги вечером сходил на Сахарозаводскую и сказал Володе, где сейчас его жена. Когда Володя пришел за Груней, она потемнела лицом от переживаний и вся как-то сникла. Но идти домой отказалась. Тогда муж жестко заявил:

– Не пойдешь – Свету застрелю, сам застрелюсь. А тебя пусть немцы расстреляют, раз ты так решила.

Вернулась Груня домой – на ней лица нет. Чтобы как-то поддержать жену и устранить причину ее страхов, Володя нашел знакомого полиграфиста и попросил стереть в паспорте в пятой графе запись «еврейка» и написать «белоруска», поскольку сам был белорус, и отчество с «Соломоновны» исправить на «Самойловна». Полиграфист выполнил все очень аккуратно. Но при тщательном рассмотрении об исправлении можно было догадаться. А если б немцы и не догадались, то, как всегда, нашлись бы «доброжелатели», которые подсказали, где, что искать и кого. И вот однажды опасения сбылись – за Груней приехали, повезли ее в гестапо. Но то ли внешность нетипичная для еврейки помогла, то ли не очень внимательно паспорт изучали, первый раз отпустили – поверили ей, а не доносчику. Правда, потом наши органы долго тягали: как это тебя выпустило гестапо? Припомнили ей потом и работу на немцев – за пайку хлеба взялась вместе с соседками стирать на немецкий госпиталь…

Когда за Груней приехали во второй раз, стало ясно: кто-то «стучит». Забрали вместе с ней и Володю. Когда поднимались по лестнице на второй этаж здания, где находилось гестапо, Володя ей тихо шепнул:

– Пусть хоть режут на куски, не признавайся. Так ты спасешь себя для Светочки.

Когда сестру с мужем забирали, тетя Фрося (святая женщина) сразу взяла их дочку себе:

– Груня, не торбуйся – Светочка у меня.

Но Володя не собирался щадить чувства жены:

– Учти, Фрося старая и больная. Она всю оставшуюся жизнь на нашу дочь не положит. И Светка пройдет все круги ада, пока вырастет. Помни это. Я тебе не прощу, если сознаешься.

Супругов развели по разным комнатам. Володе выбили десяток зубов и сказали, что жена призналась в том, что она еврейка. А ей – что муж признался. Гестаповцы таскали Груню за косу по грязному полу, били ногами. Но она упорно твердила: «Нихт юден!»

Вдруг из коридора послышался топот многих ног. Немцы, которые ее пытали, выскочили в коридор и выстроились вдоль стен по стойке «смирно». Оказывается, это шел их генерал в сопровождении свиты. Груня поднялась с пола и, когда процессия поравнялась с дверью кабинета, кинулась генералу под ноги:

– Пан, я нихт юден!

– Вас ист дас? – спросил генерал подчиненных. Ему доложили, что эта женщина не сознается, что еврейка, хотя человек им написал уже второй раз, что он точно знает: мадам Шиммель – еврейка.

Генерал помог Груне встать, взял ее за подбородок, изучающе оглядел лицо, растрепанные светлые волосы и сделал вывод:

– Нихт юден!

Свита двинулась дальше. А Груню опять потащили в комнату. Но она уже осмелела:

– Слышали, что вам сказал генерал: «Нихт юден», вот так и пишите.

Этого в канцелярии гестапо не написали. Но дали справку, что Аграфена Шиммель может проживать на территории Харькова. Уже какой-то документ к паспорту.

После второго «посещения» гестапо Груня превратилась в комок нервов. А на втором этаже их дома жила некая Дуська, которая зарабатывала на жизнь проституцией. Ее потом немцы повесили за то, что позаражала их сифилисом. И вот как-то вечером Груня в окно увидела, что в подъезд зашел немецкий офицер, и услышала, как он кого-то спрашивает: «Где жид?» Смертельно напуганная сестра, не раздумывая, сиганула в окно (благо квартира находилась на первом этаже) и распласталась в картофельной ботве. В то время каждый сажал свой огородик под окном. На самом деле немец хотел спросить: «Где живет Дуся?», но исковерканные русские слова прозвучали как: «Где жид?» Вот Груня и решила, что это опять за ней пришли. Так и пролежала в картофельных зарослях до поздней ночи, пока не выяснилось, что приходили не к ней.