Книга Розы

Я в это время продолжала дежурство. И вдруг заходит начальник отделения Коваль. Посмотрел график и говорит:

– Дежурь и никуда не выходи, никого не расспрашивай и не слушай.

Я посмотрела удивленно, потому что такого раньше не случалось.

Начальник трижды проверял через секретаря, запрашивая цифры, не вышла ли я из диспетчерской. Когда подошло время обеда, Симка, секретарша, принесла мне из столовой горячую тыквенную кашу прямо в диспетчерскую:

– Коваль сказал, чтобы ты тут поела.

Утром на планерку пришли все четыре диспетчера: с Харьковского, Конградского, Славинского и Павлоградского направлений. Обычно я докладывала первой, а тут получилось – последней. За эти мои полсуток никаких происшествий не было. Но все почему-то стоят и не уходят. И тут Коваль приглашает к себе всех остальных сотрудников: заместителей, старших диспетчеров – и сообщает о случившемся и о том, что Абрамова расстреляли за водокачкой.

Когда я вышла из кабинета, со мной случилась жуткая истерика. И первое, что захотела сделать, – пойти за водокачку и убедиться, правда ли, что Абрамова расстреляли. Пошла, увидела небольшую воронку и лежащее в ней тело, накрытое шинелью. Охранял его боец заградотряда. Это у коменданта участка был такой отряд – мужики старше 50 лет, которые на фронт не призывались, а должны были ловить шпионов. Охранник участливо спросил:

– Хочешь посмотреть?

Спустился, откинул шинель. Видно, стреляли Абрамову в грудь, потому что лицо осталось таким же красивым, как при жизни. Я только спросила:

– А что ж не хоронят?

– Нет приказа, – ответил боец.

Трое суток я ходила к Оратовскому, требовать приказ на захоронение моего учителя. Оратовский злился:

– Сейчас скажу, чтоб тебя туда отвели и тоже пристрелили.

– Говорите, но Абрамова надо похоронить.

На третьи сутки энкавэдэшник не выдержал:

– Вышвырните ее к е…ней матери! Хорони!

Я сразу кинулась к коменданту станции, нашли фанерный ящик, кажется, из-под папирос. Уложили тело, шинелью накрыли. Ящик забили и прямо за водокачкой зарыли в землю. А водокачка стоит на холме. Поставили вокруг могилы четыре колышка, вокруг колючую проволоку в два ряда натянули. И на куске фанеры по моей просьбе Олежка из военной комендатуры написал: «Абрамов (имя, отчество)», месяц и год смерти. И маленькими буквами ниже: «Хороший человек».

На месте моего учителя я бы не разрешила машинисту набор воды, я бы поменяла у состава паровоз. Но у него на тот момент все паровозы были распланированы. И он не представлял важности продвижения этого состава. Это стало известно позже. Если б какая-то сволочь не просигналила немцам и если бы немцы не взорвали паровоз… Но на войне нельзя предусмотреть все «если». И случается принимать решения самому и самому нести за них ответственность. Вскоре я убедилась в этом и на собственном опыте.

…Я только что возвратилась на Лозовую из поездки – сопровождала состав с танками. В это время немецкие самолеты разбомбили мост на станции Тройчатое, и остановилось движение на Харьков. Вхожу в диспетчерскую, а диспетчер Колос мне сообщает:

– Слушай, тут твой однофамилец из санитарного поезда так нас трясет – ему на Харьков надо. Там ждут его раненых, и в госпитале места приготовили.

– А я что сделаю? Не буду ввязываться – устала как собака.

Колос была отличным поездным диспетчером, но лишнюю ответственность в военное время на себя не брала. Поэтому пообещала начальнику военно-санитарного поезда (ВСП):

– Вот придет диспетчер Эпштейн и чем-нибудь вам поможет.

Видимо, узнав, что я приехала, начальник ВСП влетел в диспетчерскую с криком:

– Когда мы поедем?

Я, конечно, удивилась:

– Чего вы от меня хотите?

– Отправлять нас надо немедленно на Харьков, девочка. Перевязочные материалы кончились, раненым немедленно операции нужны, в Харькове уже готовы места в госпиталях.

Я уже знала, что мост разбомбили. Там и мост-то метров тридцать. Но немцы понимали значимость Лозовой. Достаточно разрушить такой маленький участок, чтоб застопорить движение поездов в направлении Харькова. А участок «Лозовая – Харьков» был мой. Я предложила майору медицинской службы успокоиться и стала вызывать Тройчатое. И тут вдруг ответили:

– Я – Тройчатое.

– Что у тебя там? – спрашиваю.

– Мост разбомбили. Ремонтируют.

– А начальника восстановительного отряда нет?

– Есть. Как раз воды пришел попить.

– Дай-ка его к селектору.

Тот представился:

– Старший лейтенант Коновалов. Слушаю вас.

Я, хоть и не имела права, стала говорить открытым текстом:

– Товарищ Коновалов, у нас санитарный поезд, который надо пропустить хотя бы на минимальной скорости – три километра в час – по участку, который вы восстанавливаете. Потому что положение с ранеными отчаянное. Можем мы его пропустить?

Коновалов съязвил:

– Как? По воздуху?

– Но вы же что-то сделали?

– Из тридцати метров – восемь.

– А бросить на временное скрепление? – предлагаю вариант. Временное скрепление – это если вместо трех костылей забить один или два.

– И пустить под откос раненых? Извиняй! – не соглашается старший лейтенант.

– А сколько времени будете еще восстанавливать? – уточняю.

Он вздохнул:

– Часа четыре-пять.