Книга Розы

Я посмеялась. А она положила мне на тарелку снеди и говорит:

– Сидай – ешь!

Я подумала, что если заберу эту еду в свою комнату, то всех накормлю. Но не могу ж тарелку с собой попросить! И отказалась:

– Спасибо. Но вы ж знаете, что у нас сегодня праздник – выборы. А девчата мои голодные.

– А как же – общежитие, кто ж вам сварит? – посочувствовала Евдокия Ивановна.

– Сварил бы каждый, да нечего варить! – отвечаю.

– А я продуктов дам.

– Нет-нет, нам нельзя.

Мне потом девчата сказали:

– Надо же, такую сучку, как ты, послали к Кривоносу! Нас бы послали. Мы бы не только продукты взяли, но еще и шмотье какое-нибудь.

Скромность, конечно, украшает, но голод, который не тетка, делал нас изобретательными и находчивыми. У меня, например, семь знакомых семей имелось, куда мы раз в неделю ходили поесть. Говорю «мы», потому что со мной обязательно кто-то из общежитских увязывался. С этой «традицией» ходить в гости, чтобы набить желудок, у меня связан один комичный случай.

Когда мы были в Коканде в эвакуации, по соседству с нами жила певица Харьковской оперы Марина Днепровская – меццо-сопрано. А муж ее был администратором оперы. Уехав из Коканда, я, естественно, почти и не вспоминала про свою соседку. И вот уже в Харькове случай снова свел нас. В то время как было: если Сталин сидит в своем кабинете до четырех утра, то и все наркомы сидят. Если Каганович, наш нарком, сидит, то и начальник дороги сидит. И начальник службы, и начальник отдела сидят. И мы сидим, потому что вдруг начальнику отдела понадобится какую бумажку вышестоящему руководителю отнести. Я тогда в техотделе работала. И про это наше бдение кто-то доложил начальнику округа Гришину. А у него была своя ложа в каждом театре. Вот он и приказал референту Жорке Кирилюку:

– Отдайте девчонкам, которым пришлось работать ночью, мои контрамарки. Пусть выберут только, что хотят посмотреть.

В газете мы прочли, что в Харьковском оперном в тот день давали «Чио-Чио-Сан». Я и предложила:

– Давайте поедем в оперу.

В театре нам дали программку с либретто. Смотрю – в главной роли Днепровская. Я написала ей на программке: «Марина, пришла тебя послушать. Мой телефон… Роза». И через гримерную попросила передать. Когда Марина позвонила, я ей сказала, что слушала оперу, затаив дыхание.

– А как ты сюда попала? – поинтересовалась певица.

– Да я живу в Харькове.

– А что ж ты меня не нашла?

– Но ты меня тоже не искала.

– Тогда записывай, где меня найти, и мой телефон. Когда ты придешь?

– Маринка, а пожрать что будет? – набралась я наглости.

– Будет, – успокоила она.

– А если нас придет двое? – продолжала наглеть я, зная, что со мной обязательно кто-то увяжется.

Детей у Марины не было. Муж Абрам, как она его звала – личный еврей, на сторону глядел постоянно. Бывало, она достанет у него из кармана носовой платок в губной помаде и бросит какой-нибудь женщине:

– На, свою помаду сама стирай.

А ему потом дома разгон устроит.

В общем, пришли мы в гости с Нинкой Ивановой. Маринка встретила нас нарядная, красиво причесанная. Личный еврей где-то в командировке в Прибалтике, а она, похоже, куда-то тоже намылилась на свидание. Однако обрадовалась мне искренне:

– Розочка, ты пришла? Я рада до смерти. Еду оставлю в моей комнате. Вы ходите тихо, чтобы вас соседи не видели.

– А в туалет можно будет? – спрашиваю.

– Можно, но только ночью, когда соседи заснут. А то они моему Абрашке все докладывают: когда я ушла, когда не ночевала. И мне тогда точно будет выволочка. Вы разговаривайте потихоньку, чтобы они слышали, что кто-то есть, но голоса женские. Чтобы думали, что я дома. Он там, скотина, точно гуляет. А мне, видите ли, нельзя.

Принесла Марина нам еды в комнату. А воды не принесла. Мы селедочки поели, помидорчиков-огурчиков солененьких. Включили радио негромко. Потом захотели писать. Но слышим, соседи всё ходят и ходят туда-сюда.

– Нинка, – говорю, – раз Марина сказала, не надо ходить при них, значит, будем терпеть.

Терпели, терпели, но Нинка не выдержала:

– Все, Роза, я больше не могу – из меня уже льется.

И она берет бокал для шампанского, писает в него и в окно выплескивает. Тогда и я решаюсь – беру второй бокал и тоже писаю и выплескиваю в окно.

– Ух как здорово! – вздыхаю с облегчением.

– А теперь давай шампанского выпьем, – предлагает Нинка и берет со стола уже початую бутылку. И тут до меня доходит:

– А откуда я знаю, в какой бокал ты писала? Нет, не буду.

Тогда Нинка нашла какую-то вазочку для цветов, тщательно ее вытерла. И мы из нее стали пить шампанское.

Маринка, уходя, предупредила, что постучит тихонько в стенку, чтобы мы ей открыли. И мы всю ночь прислушивались. А пришла она только под утро, пьяная в стельку. Повалилась кулем на кровать, попросила только снять с нее блузку – нельзя помять какой-то тонкий шелк. Мы ее раздели, все повесили, сложили аккуратно. И пока соседи не проснулись, перемыли всю посуду тщательно. Маринке же про наш конфуз рассказывать не стали – она же дива, хоть и пьяная. Спросила только ее:

– Маринка, зачем ты пила? Тебе же нельзя.

– Под «Чио-Чио-Сан» можно и под «Тоску» можно, – заверила дива и отключилась.