Книга с местом для свиданий

Конфорти, однако, был не единственным, чье участие в письмах, обращенных к Натали Увиль, могло считаться исключительно важным. По-видимому, уже в середине 1930 года Браница заказал скульптору Платону Пилиповичу ее бюст. Этот бюст из прочного порфирита должен был найти свое место в описании той части парка, которая называлась ренессансной. Для самого скульптора, поборника принципов классицизма, в конце тридцатых годов весьма громко полемизировавшего с Томой Росандичем относительно того, уместно ли устанавливать композицию из бронзовых «разгоряченных коней» перед зданием Парламента, заказ такого рода был весьма необычным. Ввиду того что возможности для появления самой модели в его мастерской не было, Пилипович был вынужден в назначенное время приходить во Французско-сербскую библиотеку и там незаметно для окружающих делать эскизы с красивой иностранки, причем тайной это должно было оставаться прежде всего для постоянно сопровождавшей ее полной жеманной дамы, к которой все обращались как к мадам Дидье. Когда работа была закончена, явился заказчик, больше трех часов он смотрел на нее, молча прижимал ладони к каменному лицу, еще час ощупывал пальцами каждую выпуклость и углубление, потом опустился на колени и прислонился лбом к ее лбу, после чего сделал какие-то записи, расплатился и, не забрав скульптуру, ушел. Затем он появился следующим летом, но только для того, чтобы заказать фигуру атланта, разумеется, в человеческий рост, с поднятыми руками, с ладонями, обращенными к небесам, а когда была готова и она, снова не унес из мастерской ничего, кроме описания этого произведения. Бюст молодой женщины и фигура атланта пылились там вплоть до 1944 года, пока не были уничтожены во время налета на Белград авиации союзников. Платона Пилиповича обнаружили среди груд отбитых каменных конечностей, торсов, расколотых гипсовых отливок, инструментов, перевернутых ящиков с глиной и проволочных скелетов — крупным осколком ему отсекло голову.

Что же касается высшего из искусств, способного до полного срастания соединить даже несоединимое, то как только в большом музыкальном салоне, он же небольшой зал для танцев, была поставлена арфа, Анастас не пропускал ни одного из редких концертов для этого поэтического инструмента, пытаясь потом передать словами изящество услышанных композиций. Несмотря на все мучения, на изысканные лирические выражения, аллитерации и эуфонии, соответствующие стилистические фигуры, приличествующий словесный ритм и своевременность пауз, несмотря на целые вечера, проведенные в разговорах со Станиславом Маржиком, слепым настройщиком оркестра Белградского театра оперы и балета, справиться с этой задачей ему никак не удавалось, и оснащенный струнами шест наверняка так и остался бы немым, если бы по воле случая не открылось, что эта арфа может играть и самостоятельно, а именно, всегда, когда при восточном ветре открывали высокие окна музыкального салона. В зависимости от того, были ли рамы широко распахнуты или только приоткрыты, звучало то мелодичное кружево далеких сфер, то бесконечное глиссандо далеких просторов.

Естественно, что при сочинении писем Анастас Браница больше всего опирался на собственно художественную литературу. Он читал и постоянно сравнивал свои строки со строками других литераторов, он познакомился с несколькими писателями, у которых ему удалось самыми разными путями вытащить по несколько страниц для обращения к возлюбленной. Иногда он им платил, иногда просил отдать тексты даром, особенно если считал написанное недостаточно вдохновенным. Рассказывают даже, что как-то раз в парикмахерской «Три локона» он встретился со Станиславом Винавером, и этот известнейший сербский эссеист, переводчик и пародист, эрудит non pareil, который, засунув большие пальцы за кромку жилетки, ожидал стрижки, дословно привел фразу из своего «Манифеста школы экспрессионизма»:

— Мечта, фантазия всегда сильнее самой реальности, если предположить, что для художника существует реальность!