Книга секретов

Олив украдкой, насколько это было возможно, набросила тряпку обратно на противень.

– Харви! – ахнула она. – Ты меня напугал.

– Точно, – гордо рыкнул кот. – Любая сухопутная крыса страшится одного вида грозного Капитана Черной Лапы.

– М-м, – задумалась Олив.

– И что это ты допоздна прохлаждаешься в постели столь славным пятничным утром? – вопросил кот, наклонив голову.

Олив предпочла обойти этот вопрос.

– Ты знаешь, что сегодня пятница? – уточнила она. Харви частенько производил такое впечатление, будто не знает, какой век сейчас на дворе, не говоря уж о днях недели.

– Само собой, знаю, – возмутился Харви. – Нынче пятница, девятое сентября, тысяча семьсот двадцать пятого года.

Вот. Что и требовалось доказать.

Олив подумала, не сказать ли Харви, что уроки сегодня отменили, или что она под домашним арестом и ей запрещено выходить из комнаты, или что в округе была замечена банда белых медведей-мародеров, питающихся исключительно шестиклассниками. Но в конце концов она решила держаться той лжи, которая один раз уже сработала.

– Я не очень хорошо себя сегодня чувствую, – объяснила она. – Кажется, я заболела. – И для пущей убедительности Олив слегка кашлянула.

Харви вытаращил открытый глаз.

– Цинга? – с надеждой уточнил он.

Олив помотала головой.

– Чесотка? Оспа?

– По-моему, всего лишь несвежая пицца.

Харви, казалось, был сбит с толку.

– Ну… я, пожалуй, продолжу отдыхать, – сообщила девочка, с намеком взбивая подушки.

– Воистину, – сказал Харви. – Ежели во мне возникнет нужда, подними флаг да пали из всех орудий. – Он отступил за дверь с эффектным пиратским поклоном и вскричал: – Капитан Черная Лапа берет курс на бухту!

Мгновение спустя топот лап утих в прихожей.

Олив встала и заново заперла дверь, а после вернулась к работе над картиной.

Она писала, пока плошки с красками почти не опустели, а пальцы, державшие кисть, не свело судорогой. Шейные мышцы заработали растяжение, а лицо болело оттого, что Олив постоянно улыбалась людям на портрете. Но полотно было закончено. С холста на нее глядела нарисованная пара в старомодной одежде, гордо демонстрируя полный набор конечностей, стоп и пальцев – именно столько и пристало иметь паре настоящих людей. Олив еще раз сличила картину с фотографией. Что ж, потрудилась она просто отлично – раз уж даже сама это признавала.

Еще пятнадцать минут Олив сушила холст феном, пока краска не утратила часть блеска и не перестала быть влажной, а потом протянула руку и коснулась картины мизинцем. Ничего не прилипло. Портрет был готов.

Чувствуя, как в кончиках пальцев вскипают пузырьки восторга, Олив надела очки. А потом прислонила холст к подушкам, встала перед ним на колени и приготовилась встретиться с родителями Мортона в первый раз.

11

Поверхность холста зарябила, и лицо Олив вдавилось в холст. Кому-то, кто никогда не пытался сунуть голову в картину, это могло показаться ненормальным. Олив происходившее показалось не просто нормальным, а восхитительным. Это означало, что ее полотно работало; она все сделала правильно. И, словно ныряя в теплое желе, Олив проникла в холст.

Только что она ползла по мятому покрывалу – и вдруг ее колени и руки уже скребут по грубой поверхности холста в нарисованной комнате. Олив так торопилась закончить портрет, что толком не нарисовала фон. Комната, в которой ее ждали родители Мортона (если это вообще можно было назвать комнатой), представляла собой белый квадрат, с наскоро набросанными кривоватыми линиями. Но фон не имел никакого значения. Главное было то, что родители Мортона стояли и улыбались в тех позах, в каких их нарисовала Олив. Они, не спуская глаз, следили, как Олив поднимается с колен и подходит ближе.

– Привет, – застенчиво сказала она. – Вы, м-м… вы мистер и миссис Нивенс, правильно? Вы родители Мортона и Люсинды?

Нарисованные улыбки не шелохнулись.

– Я Олив. Мортон мой друг.

Олив подождала, пока родители Мортона ответят. Отец Мортона снял руку с плеча жены, куда ее поместила Олив. Теперь, когда обе его руки свободно болтались вдоль тела, Олив поняла, что одна была короче другой. И не немножко короче. А сильно короче. С перспективой у Олив всегда были проблемы.

Мать Мортона просто таращилась на нее; нарисованная улыбка казалась приколотой к лицу, как листок к доске объявлений.

Оба они не проронили ни слова.

– М-м… – выговорила Олив. – Мортон всегда звал вас просто «мама» и «папа». Может быть, мне стоит звать вас как-то по-другому? По именам, например? Или «мистер и миссис Нивенс» будет нормально?

Нарисованные люди не ответили, но зато с энтузиазмом закивали. Отец Мортон кивал куда дольше, чем следовало.