Книга семи печатей

— Мне страшно!.. Мне темно!.. Я умираю!..

Граф Людвиг вскочил с места.

— Обманщик! Негодяй! Гоните его прочь!..

— Это призрак, привидение!.. — восклицали гости.

— Да сгинет сатана! — торжественно, голосом заклятия провозгласил капеллан.

Рыцари выхватили мечи и с криком кинулись на страшного старика. Но он вырос во тьме в огромное, лохматое чудовище, пронесся над их головами, подобно огромной черной птице, и исчез…

И сразу стало светлее.

— Какой зловещий призрак! — говорили взволнованные гости.

Рыцари гневно размахивали мечами. Женщины плакали. Граф Людвиг приказывал зажечь как можно более свечей и факелов, чтобы прогнать оседавшую повсюду, словно копоть, тьму.

— Что с вами, рыцари и дамы? — воскликнула графиня Берта, снова появившись в зале. — Почему такой испуг? Что устрашило вас? Убогий нищий?.. На кого вы подняли мечи? На скорбь, на нищету! Неужели вы никогда не встречали таких несчастных?.. Зачем вы зовете привидением живую действительность?.. Опустите же ваши мечи. Взгляните: у меня нет ни меча, ни иного оружия, но мне не страшен этот бедный и печальный трубадур…

Но графине не внимали испуганные гости. В огромном зале глухо гудели взволнованные голоса. Кубки были забыты, кушанья оставлены. Все встали с мест и толклись беспорядочной гурьбой, не зная, что предпринять. Пламя в камине угасло, и под потолком и в углах колебались страшные, черные тени, грозившие поглотить все окружающее.

— Братие! — раздался глухой голос.

Все обернулись на этот призыв. В конце стола на возвышении виднелась высокая, темная фигура капеллана, казавшаяся черной на багровом фоне огненного отблеска. На противоположной стене вздымалась огромная колеблющаяся тень его в остроконечном капюшоне.

— Не ведал я, братие, — воскликнул он, — что в собрании благочестивых христиан ныне примет участие сам сатана. И поэтому благословил я ваш пир. Но я беру назад свое благословенье. Среди вас свил гнездо властелин ада. Собранье ваше им осквернено, и, проклиная его, я проклинаю и пир ваш!..

Он завернулся в свой капюшон и удалился.

Смятение среди гостей еще более усилилось. О пире нечего было и думать. Один за другим подходили рыцари и их жены к графу Людвигу и прощались, извиняясь, что не могут дольше оставаться в замке.

— Это она вызвала привидение, — втихомолку говорили они, кивал на бледную Берту. — Колдунья…

— Колдунья! — казалось, откликалось эхо где-то под потолком.

Пламя в камине по-прежнему пылало, в углах по-прежнему танцевали свою адскую пляску тени.

V

Прошло несколько месяцев.

Наступила весна. Цвели деревья, и воздух был напоен их благоуханием и веселым весенним шумом, в котором слышалось и пение птиц, и рокот освободившейся от ледяного покрова речки, и неуловимая музыка теплого ветра, качающего стебли трав и ветви деревьев. Кругом замка цвели розы всех видов: и огромные красные, выступавшие, словно пятна крови, на яркой зелени сада, и маленькие бледные, и простые, и махровые. Их садила и ухаживала за ними сама графиня Берта, находившая свободную минуту для этого занятия среди своих трудов на пользу ближних.

Граф упорно преследовал ее за ее страсть к благотворительности. Однажды он едва не убил слугу, который пришел доложить графине, что ее ждет увечный нищий. В другой раз, когда графиня, после долгого скитанья под дождем, уставшая и дрожавшая от лихорадки, сидела вместе с графом у камина и граф впервые после долгого промежутка времени чувствовал себя спокойным и счастливым, — она вдруг вспомнила, что не наложила необходимой повязки больному ребенку дровосека. И, несмотря на страстные протесты графа, она вскочила и отправилась снова под дождь и на холод… И граф в порыве досады поклялся тогда употребить силу и заключить жену в четырех стенах, если еще раз повторится подобное происшествие.

Его жестоко беспокоила и угнетала боязнь за ее здоровье. Он ясно видел, что с каждым днем щеки ее бледнели и слабели ее силы. Ему было ясно, что она чахнет и хиреет, отравленная ядом чужих страданий. Он страстно жалел ее и любил ее и все более и более ненавидел тех, кто отнимал у ней здоровье и самую жизнь.

Однажды утром, после ранней мессы в капелле замка, он пригласил капеллана прогуляться вместе с собой и увлек его в глухое место близ замка, к обрыву, где пробивалась узкая и крутая тропинка среди горных уступов.

Кругом было тихо. Только птицы пели в кустах да журчал ручей, катившийся с уступа на уступ и невидимый в густой чаще кустарников.

— Святой отец! — говорил капеллану граф. — Я вас увлек сюда затем, чтобы в тишине и полном уединении поговорить о графине. Я чувствую, что так жить дольше нельзя. Я люблю ее, и она моя жена, а между тем она далека от меня и отвергает мою любовь, как досадную помеху. Ее несчастное пристрастие к этим тунеядцам и ворам постоянно вырывает ее из моих объятий, — и иногда мне кажется, что я не совершу большого греха, если даже убью кого-нибудь из них… Скажите, святой отец, возможна ли такая семья, где жена, покинув мужа, забросив свойственный ей женский труд, проводит дни и ночи в лазаретах и убогих хижинах у рабов и мошенников?