Книга шипов и огня

Умберто кладет свою руку защитника на мои плечи и говорит:

— Дядя, мы прошли огромное расстояние, и мы отчаянно хотим принять ванну и поесть чего-нибудь — свежего мяса, может быть, фруктов. Все, что угодно, лишь бы не высушенное.

От его слов мой рот наполняется слюной, и я благодарно склоняюсь к нему.

Дети окружают нас и провожают до глинобитных домов. Даже изможденность и жажда не могут превозмочь моей настороженности, потому что кто-то в толпе — кто-нибудь вроде Косме — следит за мной с хищным голодом, будто бы я свежая жареная свинина с перцем.

Глинобитные дома оказываются всего лишь фасадом для системы прохладных пещер, которые извиваются в скале. Свежие источники дают чистую питьевую воду, здесь есть даже водоем для купания и стирки. Косме показывает мне место, где я могу раздеться и вымыться без посторонних: небольшой альков с каменной полкой для одежды. Она вручает мне какую-то луковицу, покрытую грязью, и говорит, что эта штука даст пену. Вода холодная и доходит до бедер, но, тем не менее, она кристально чистая, и пальцы моих ног на песке кажутся ближе, чем на самом деле — как будто я могу схватить их, не сгибаясь.

Оставшись одна, я пытаюсь вспомнить, как леди Аньяхи и потом Химена стирали мои платья. Для этих целей у нас были слуги, так что мои фрейлины стирали редко. Я вспоминаю, как замачивали ткань, как терли ее с мылом. Я не знаю, сколько времени в моем распоряжении, поэтому тороплюсь замочить одежду. Я долго кручу и отжимаю ткань, а потом прикладываю к ней мыльную луковицу. Пена пахнет прелыми листьями, но, похоже, отлично справляется со своей работой. Заодно я стираю и свою ночную рубашку, в которой меня похитили из постели. Она сделана из нежного шелка и украшена тонким кружевом, а спереди застегивается на маленькие стеклянные пуговки. Я думаю, что она может быть довольно ценной и, возможно, на нее можно подкупить сопровождение до Бризадульче.

Я осторожно отжимаю рубашку, а потом полощу ее легким движением, как сделала бы Химена. Я вдруг поражена видом этой вещи в моих руках — словно она из прошлой жизни, такая нежная, милая и… огромная.

Закашлявшись, я трясущимися руками прикладываю одеяние к своему телу. Она более чем огромная. Это настоящая палатка из шелка, с проймами, доходящими мне до середины ребер, и еще остается место, чтобы втиснусь грудь размером с гору.

Я выпускаю ее из рук.

Почти месяц я была закутана в бесформенное одеяние из верблюжьей шерсти. Тяжело дыша, я оглядываю свой живот. На меня смотрит голубой глаз Божественного камня. Подняв руку, я поражаюсь ее красиво выточенной форме, изящному переходу из плеча в предплечье, как будто им предназначено жить вместе. Я ощупываю свою грудь, бока, бедра и ягодицы. Слезы брызгают из глаз, когда я делаю это снова.

Конечно, я не стала стройной, не стала такой красивой, как Алодия или Косме. Но мне не надо больше подбирать живот, чтобы увидеть Божественный камень. Мне все еще хочется съесть медовый пряник, но это желание не поглощает все мои мысли. И я могу прошагать целый день и не задохнуться.

Я могу прошагать целый день.

Я ложусь на воду и, улыбаясь, смотрю на мерцающие сталактиты и на столбы лазурного света, льющегося через трещины в потолке. Когда Косме придет за мной, я скажу ей, что мне надо больше времени.

Я еще не насладилась своей наготой.

Этим вечером все собираются под каменным карнизом скалы; он выглядит так, словно руки Бога забрали кусок камня у подножия, оставив впадину. Получилась пещера под открытым небом. Костер для приготовления еды светится красным на дне ямы, окруженной немногочисленными людьми. Мало кому из них больше сорока, почти две трети едва ли не моложе меня.

Отец Алентин руководит обедом, который состоит из тушеной с репой баранины, приправленной душицей и петрушкой. Он хлопает по песку рядом с собой, приглашая меня сесть рядом, и я соглашаюсь. Остальные освобождают нам широкое пространство, поглядывая на нас поверх мисок. Я смотрю на них с осторожностью.

Я наслаждаюсь сочным богатым вкусом каждого кусочка мяса и жаром свежей репы. Отец Алентин говорит мне, что в долинах спрятаны стада овец и огороды с картофелем и морковью. Он побуждает меня есть столько, сколько мне захочется, уверяя, что, несмотря на ежедневные смерти людей в боях, еды у них достаточно.

— Отец, — говорю я с набитым ртом, — король Алехандро не знает, что здесь война.

Мой голос дрожит от огорчения, когда я произношу имя моего супруга. Я надеюсь, что с ним все в порядке и что он ищет меня.

Алентин качает головой:

— Конечно, он не знает, моя милая. Никто не сказал ему.

— Я не понимаю, — отвечаю я, проглотив еду.