Книга сияния

Карел дремал на своем стульчике, когда сквозь сон до него донесся громкий окрик:

– А ты что здесь делаешь?

– В «Золотом воле» сегодня ночью слишком шумно. А на улицах толпа, и я не могу добраться до амбара…

– Давай, Карел, дуй отсюда. Мы охраняем эти дома, и ночью рядом с ними никого быть не должно.

Рохель почувствовала, как телега кренится. Вот она немного проехала вперед, а затем резко остановилась.

– Сегодня вечером нам дальше не проехать, – сообщил Карел, обращаясь к своему бедному мулу.

Рохель выглянула из своего укрытия. Впереди высилась прочная стена, увенчанная черепицей.

– Но мы не можем здесь оставаться! – воскликнул Киракос, сбрасывая грязное тряпье, под которым они скрывались. – Мы слишком близко к замку.

– Во дворце никогда не подумают, что мы здесь, – заверил его Карел. – Там, впереди, есть тайное место.

Ехать оказалось и в самом деле недалеко. Тележка остановилась, Сергей снял Карела с его насеста и понес вдоль стены, окружающей императорские сады. Остальные последовали за ними, и вскоре впереди показалась небольшая зеленая дверца. Легкий толчок – и дверца открылась, пропуская их в императорский розарий.

– О господи, – ахнула Рохель. В воздухе висел головокружительно сладкий аромат. Цветки казались черными в темноте и напоминали курчавые детские головки. Тоска по собственному ребенку, которому уже никогда не суждено было увидеть и познать это великолепие, заставила ее сердце сжаться.

– Тс-с, – прошипел Карел.

По дороге, ведущей к замку, застучали копыта. Подняв головы, беглецы увидели отряд стражников, которые скакали строем. Очевидно, они охраняли телегу, запряженную парой вороных, на которой стояла огромная клетка.

– Какое-то животное для императорского зверинца, – быстро и негромко пояснил Карел. – Быстрее, тут уже недалеко осталось.

Тропинка, которая петляла меж розовых клумб, привела к шалашу. Он напоминал груду хвороста, но внезапно из этой груды послышался голос:

– Кто тут шляется по ночам, желая разделить со мной мои скорби и бедствия?

Это был старый помощник садовника, который помог Келли найти бабочек и обмануть императора.

– Здравствуй, сосуд скорбей. Это старьевщик Карел, а со мной кое-какие добрые люди.

Ответом ему был дружный собачий лай.

– Тихо! Гус, Жижка, Гавел! – старый знаток бабочек высунул голову из-под полога. – Когда у меня последний раз был гость, он пообещал мне башмаки, плащ, эликсир – и все высшей пробы.

– Мы тоже в долгу не останемся, – в голосе Карела появились нотки мольбы. – Нам бы только ночку переночевать, и все.

– Так это всегда начинается. «Ночку переночевать», значить, а посулы один другого слаще… Ладно, Христос с вами.

В шалаше было тесно и пахло плесенью. При свете единственной свечи Рохель разглядела трех собак, одну из них трехногую, здоровенную полосатую кошку с лысинами на шкуре, свернувшуюся в клубок, и птицу с забинтованным крылом. Старик кое-чему научился у бабочек: он спал в настоящем коконе из лоскутных одеял. Птица, подобно королю на холме, восседала на его заднице. Остальные обитатели сгрудились тлеющего костерка в самом центре шалаша. Прежде Рохель оказывалась в подобной близости только к своей бабушке, к своему мужу Зееву и – дважды в жизни – к Йоселю. Теперь у нее под боком предстояло устроиться целому зверинцу.

Перл прибиралась после завтрака, и мысли ее были радостными. Сейчас Рохель, должно быть, далеко за городскими воротами. Ребицин считала: одна из причин всех бед – неспособность жителей Юденштадта простить Рохели ее несхожесть с остальными. Для них Рохель не просто чужестранка, ибо в Праге живут евреи из Испании и других стран. Нет, дело в том, что она христианской крови, которая будет враждовать с кровью еврейской. Неудивительно, что девочка выросла замкнутой и сама считала, что с ней что-то не так. А эти раскосые глаза, высокие скулы и полные губы – на них нельзя не обратить внимание! Они служат постоянным напоминанием. Можно понять, как у нее получилось с Йоселем. Один-единственный взгляд. Язык глаз. У самой Перл с Йегудой все было совсем иначе. Их просватали, когда они были еще детьми, и они привыкли чувствовать себя супругами. Надо же, к чему может привести страсть! И все же на сердце у Перл – даже теперь, когда Рохель была в безопасности, далеко за городскими стенами – лежала тревога. Дело было в Йоселе. Она скучала по нему, словно голем был ее родным сыном. По правде сказать, не проходило и минуты, чтобы Перл не подумала о его благополучии. Как женщина благоразумная, ребицин не считала нужным тратить время, сожалея о том, что не может исправить, – и все же испытывала глубочайшее сожаление. Она так и не сумела одарить Йоселя настоящей материнской любовью, пока он здесь был. Впрочем, рассуждала Перл… Если не довелось испытать подлинной страсти – откуда ей знать, как эту самую любовь проявить?