Книга сияния

— Но я слышал, что другие люди, христиане, тоже могут стать евреями.

— Такие случаи очень редки, и мы в нашей общине не стремимся никого обратить, ибо наказание очень сурово, — ответил раввин.

— И все-таки. Что, если?

— Такая дискуссия идет постоянно, доктор, но по моему скромному мнению, если христианин становится евреем, он всегда был евреем.

— Но, разумеется, не по крови?

— По природе.

— А это сильнее крови?

— Зависит от человека.

— А если еврей становится крещеным христианином, обращенным?

— Если кто-то еврей, он всегда еврей.

— Но теперь вы уже говорите о крови, рабби.

— Нет, о естестве, — рабби Ливо пожал плечами. — Я не вдаюсь в тонкости, доктор Киракос. Гилель сказал: «Обращайтесь друг с другом хорошо, а все остальное — приложится». Раши…

— Мне на все это глубоко плевать, — хлопнув в ладоши, император резко прервал обсуждение. — Моя цель — вечность, и не меньше. Если вкратце, я опробую эликсир на моем дне рождения, приму его на следующий день, и в тот же день я должен буду получить секретные слова. Мой вход в вечность состоится не в твой праздник, раввин, а в мой день рождения. Голем там будет? Как голем относится к праздничным торжествам? Я сам стану големом?

— Нет-нет, я говорил не совсем об этом.

Вацлав жестко взглянул на Киракоса, а затем, пятясь и низко кланяясь, покинул зал.

— У меня голова болит, — крикнул ему вслед Рудольф. — Ты меня слышишь, Вацлав?

— Если я могу вам помочь, ваше величество… — Киракос выступил вперед.

— Добро должно страдать, Киракос, вот я и страдаю. Я слышал, что у тебя есть власть над жизнью и смертью голема, раввин. И мне это очень не нравится.

— Голем был создан, чтобы служить сорок дней, а затем возвратиться в прах. Однако он уже прожил дольше этого времени… — Рабби не осмеливался думать о том, что будет дальше. — Предложенный вами термин — «вечность», не так ли?

— Да-да, превосходно, однако я должен знать, как именно все произойдет. Я буду повторять слова? Я должен буду стоять или лежать? Есть ли какая-то особая церемония? Не придется ли мне, боже сохрани, поститься? Это не будет больно, ведь правда? Это не может быть больно. И я также должен буду навеки сохранить привлекательную внешность… — император прижал ладони к вискам, затем поднял голову. — А теперь идите вон. Все. Прочь отсюда.

Оказавшись в коридоре, Киракос глянул налево, направо, а затем стремглав бросился через внутренний двор в свою комнату.

— Вставай. Быстро, — императорский лекарь пнул своего помощника. — Бери мой саквояж, мой вощеный плащ и маску, мои иглы. Мы должны как можно быстрее добраться до императорских конюшен.

Вацлав уже миновал «Золотого вола», когда за его спиной раздался топот копыт. Всадников было двое. Оглянувшись, Вацлав увидел Киракоса и Сергея. На прогулку собрались… Он побежал дальше.

— Сюда, — сказал Киракос, протягивая руку, чтобы втащить Вацлава на спину своего коня. — Поспешим.

— Я направляюсь домой. К моему сыну.

— Вот и мы туда же.

Киракос усадил Вацлава позади себя, а когда императорский камердинер крепко ухватился за его пояс, послал коня в быстрый галоп. Копыта жеребца громко застучали по булыжнику, а конь Сергея понесся следом. Вниз по холму, вдоль реки, после чего им пришлось сбавить ход, прокладывая себе дорогу по Карлову мосту, который был полон крестьян, везущих овощи и прочие товары на рынок. Затем, снова набирая темп, огибая Старое Место и приближаясь к Новому Городу, кони быстро проскакали верх по небольшому холму к монастырю на Слованех. У шаткого деревянного забора за скотным рынком Вацлав соскользнул с конской спины. А Киракос набросил поверх своей одежды длинный плащ, жесткий от воска, и надел на лицо странную маску.

— Скажи своему сыну, пусть не пугается, — сказал он Вацлаву. — Я так одеваюсь, чтобы блох не нахватать.

— Каких блох?

— Чумных.

— Чумных? — охнул Вацлав. — Но у него нет чумы. Нет, только не чума.

Сын Вацлава лежал в постели, а его мать сидела в углу, баюкая второго ребенка. Пол был грязный, и в комнате находились лишь стол из неотесанной, свилеватой древесины, стул, сработанный из половины бочки, и грубый трехногий табурет. Потрепанное покрывало из клочков меха и бархата, шелка и полотна, а также других несовместных тканей, скорее всего натасканных из мешка с тряпьем в замке, было наброшено на веревку, деля комнату на две половины. Киракос сразу же почуял запах несвежей пищи, застойной воды и болезни. Приблизившись к постели, он затем быстро отошел назад.

— Не подходить, — предупредил лекарь и снова двинулся к постели. — Скажи мне, дитя, у тебя были боли в спине и рвота?

Глаза мальчика блестели от лихорадки, а лицо было испещрено красными пятнышками. Когда Киракос надел перчатки и поднял одежду мальчика, он увидел такие же пятнышки по всему его телу.

— Крепись, отец, — проговорил Киракос, поворачиваясь к Вацлаву. — Крепись ради твоего сына, твоей жены, твоего младенца. Все это не очень хорошо выглядит, даже совсем скверно. У него оспа.