Книга сияния

Целетная улица, что тянется от Прашных ворот, вышла на Староместскую площадь, где высилась Староместская ратуша с ее столь же огромными, сколь и знаменитыми астрономическими часами. Под колесом времени с золотым ободом стояли небольшие статуи. Фигурка еврея олицетворяла Алчность, турок в тюрбане — Похоть, а скелет — Смерть. Внутри же часовой башни находилась главная ценность всего сооружения — двенадцать великолепно раскрашенных апостолов, установленных на плоский диск. В час, когда открывалось маленькое окошко, апостолы приводились в движение веревкой, которую тянула не кто иная, как Смерть, вернее, ее фигурка. Выстроившись вдоль Королевского пути по Стару Месту, возвращающегося императора приветствовали мэр Праги, его советники, члены гильдий купцов, канатчиков, кожевников, железных дел мастеров, пивоваров, мастера и ученики, торговцы, священники и монахи, нищие. Все с непокрытыми головами, все преклоняли колени. Последними в ряду, уже у начала Карлова моста, стояли евреи в темных, мрачных одеждах с желтыми кружками на груди. Они лишь слегка кланялись.

— У них что, шеи не гнутся? — спросил император у Вацлава.

— Это из уважения к их Богу, — ответил камердинер.

— А как насчет уважения к их императору?

О чем бы ни болтал Рудольф — с тех пор как они покинули Венецию, он пребывал в дурном расположении духа. На сей раз никаких знаменитых куртизанок. Кроме того, у многих охранников началась дизентерия, а к этому прибавились двадцать случаев сифилиса, что императора нисколько не удивило. Это не говоря о непогоде, с которой они столкнулись, и труппы босоногих шлюх, которой теперь предстояло обосноваться в Праге — распространять там свои болезни и удовлетворять потребности. Император, слава богу, сифилиса не заполучил, зато его вконец замучила чесотка. Больше дней, чем ему хотелось бы, Рудольф мечтал оказаться в своей постели, в своем замке, чтобы дверь была заперта, а камин ревел. И еще император не мог вспомнить, когда он в последний раз вкушал дикого кабана в пряном грибном соусе, приличные кнедлики, Lammbraten, Henne gefiillt mit Brot… Как только он окажется дома, перед ним сразу же появятся устрицы и куропатка, а быть может, вдобавок горлица и ржанка. Да-да, сейчас у него самое настроение для славно приготовленной птицы.

Но когда Рудольф уже успокоил себя этой радостной мыслью, а впереди показались шпили замка, карета качнулась и резко остановилась.

— Это еще что? — Император отдернул занавеску и прижал нос к венецианскому стеклу.

— Сир… — один из стражников постучал в дверцу кареты.

— Я не давал приказа остановиться.

— Ваше величество, рабби Ливо стоит перед каретой.

— Так поехали дальше.

— Он стоит прямо перед каретой.

— Давите его ко всем чертям.

— Кони не могут двинуться с места. Их словно пригвоздили к мостовой.

— Пригвоздили, едрена вошь!

Император распахнул дверцу. Стражник тут же вытянул снизу лесенку, помог императору спуститься. Там, в окружении конных стражников и огромной толпы, прямо перед каретой стоял раввин Староновой синагоги. Рудольф смутно припоминал его с того вечера в замке, когда целая орава идиотов ворвалась к нему в опочивальню. Раввин был человеком крупным, с белой бородой, длинными волосами, лоб изборожден морщинами. Он производил сильное впечатление. Но все же он был евреем. И если на то пошло, любой подданный, который осмелился встать на пути императорской кареты, заслуживал того, чтобы его втоптали в землю.

— Отойди, я приказываю! — император вложил в эти слова всю власть, которую давал его титул. Но он уже кое-что заметил. Какое-то сияние, окружающее раввина, словно тот был не вполне земным существом.

— Я нижайше прошу аудиенции вашего величества, — произнес раввин.

— Убирайся. Все дела с евреями я веду только через Майзеля.

— Это дело очень серьезное и безотлагательное.

Поза раввина говорила не об упрямстве, но о рассудительности и дружелюбии. Чуть расставленные ноги, сложенные на груди руки — все ясно указывало на то, какую ответственность несет император за своих подданных. Судьбы городов и народов висят на тонкой нити взаимного согласия — вот о чем говорила поза раввина.

— Чепуха! Не морочь мне голову всякими там банальностями. Пропусти императорскую свиту.

И император забрался обратно в свою карету.

— Уберите его. Бейте кнутами — если надо, забейте до смерти.

Но стражники даже не двинулись с места, а кнуты в их руках висели точно дохлые змеи.

— Я что, сам должен раздавить эту вошь? — вскипел император.

Горожане по обочинам дороги начали собирать булыжники. Кто-то даже швырнул камень в рабби Ливо, и тот отскочил от спины раввина. Потом еще один, и вскоре на раввина обрушился целый град камней.

— Вот это правильно, — сказал император. — Побейте еврея камнями.

Он задернул занавеску на окне.

— Ты знаешь, что я испытываю при виде крови, — сказал он Вацлаву.

Карета по-прежнему не двигалась. Вскоре в дверцу снова постучали.

— Итак, что мне требуется, чтобы добраться домой, я тебя спрашиваю?

— Ваше величество!

— Ну что теперь?

— Вот, сами взгляните.